"Николай Кузьмин. Возмездие " - читать интересную книгу автора

на Кронверкском проспекте. Проходило лето, надвигалась осень, обещавшая быть
тревожной, грозной. После июльских беспорядков, после VI съезда партии
большевиков, прошло Государственное совещание в Москве, быстро вспыхнул и
погас корниловский мятеж. Страну лихорадило, усиливались бестолковщина,
анархия, развал. В квартире Горького проходили многолюдные собрания, -
однажды вечером там появился даже адмирал Колчак. Обсуждались фантастические
планы спасения России, громогласно говорили о зловредном влиянии масонства и
еврейства. Горький уже не протестовал. От юрких картавых людишек пестрило в
глазах. В "Новой жизни" он решил высказаться и на эту злободневную тему. Но
перо его было осторожным, деликатным. Поводом послужила хамская статейка
некоего Хейсина в газетенке "Живое слово". Бесцеремонность щелкопера задела
великого писателя за живое. Он решил прервать свое упорное молчание по этому
животрепещущему в те дни вопросу.
"Я считаю нужным - по условиям времени - указать, что нигде не
требуется столько такта и морального чутья, как в отношении русского к еврею
и еврея к явлениям русской жизни.
Отнюдь не значит, что на Руси есть факты, которых не должен критически
касаться татарин или еврей, но - обязательно помнить, что даже невольная
ошибка (не говоря уже о сознательной гадости, хотя бы она была сделана из
искреннего желания угодить инстинктам улицы) может быть истолкована во вред
не только одному злому или глупому еврею, но - всему еврейству".
Больше он этой темы не затрагивал, боясь скатиться в мнении передовой
интеллигенции на положение заурядного охотнорядца.
Хотя разлад в душе нарастал с каждым днем. Засилье картавых людишек
превосходило все мыслимые пределы.
Если так пойдет и дальше, что же будет, во что выльется?
Осенью - об этом говорили и писали, - ожидалось вооруженное выступление
большевиков. Горький считал, что эта акция лишь ухудшит положение страны. И
он, еще недавно утверждавший, что "революционный вихрь излечит нас,
оздоровит и возродит", обратился к руководителям большевиков (считай -
напрямую к прятавшемуся Ленину) в своей газете с просьбой не поднимать
вихря, унять свои поползновения и дать утихнуть и без того обжигающим
страстям.
На что он надеялся, предпринимая этот важный шаг? На свой громадный
международный авторитет, на свои давние, тесные отношения с большевиками,
наконец, на свои постоянные и щедрые отчисления в кассу партии?
Голосу великого пролетарского писателя не вняли. 26 октября на всю
планету грохнуло носовое орудие крейсера "Аврора".
Временное правительство свалилось легко и безболезненно, словно
отживший осенний лист. Керенский успел скрыться, остальных министров
посадили в Петропавловскую крепость.
Немедленно возникли главные учреждения новой власти: ВЦИК, СНК и ВЧК.
Горький не сразу уразумел, что Вождь победившей партии Ленин занял
место, которое в свое время занимали Столы-
пин, Горемыкин, Штюрмер, а в последний год князь Львов и Керенский.
Высший же престольный пост достался почему-то не ему, а Янкелю Свердлову,
еврею с толстыми губами, грубому, заносчивому, с ледяным взглядом сквозь
легкие стеклышки пенсне. Ленин по субординации мог приказывать всем своим
наркомам, в том числе и Троцкому и Дзержинскому, однако реальной властью для
строгого подчинения этих персон он не обладал.