"Лев Кузьмин. Серебряная труба" - читать интересную книгу автора

хуже меня.
Но тут с отцом, с матерью прибежали сестренки. И все заговорили, что
Танюше с Марфушей в школу записываться, конечно же, пора; все стали
благодарить, что, спасибо, Иван Иваныч сам сюда для этого заглянул; и вот
только тогда Володька понял, что перед ним никакой не комбайнер, а учитель.
Потом родители стали приглашать Ивана Иваныча в избу пообедать, но он
сказал: "Спасибо!", подмигнул Володьке, засмеялся: "Клю-клю-клю!" - и уехал.
А больше с Иваном Иванычем Володька не встречался никогда. Но и все
равно, хотя рябиновый свисток давно высох, смолк, Володька ту летнюю встречу
помнил. Помнил и, крутясь на жаркой подушке, думал теперь: "Что это все-таки
у Ивана Иваныча за серебряная труба? На что она похожа? На месяц в нашем
окошке, что ли? Про месяц тоже вот говорят: серебряный да серебряный..."
И Володька, то ли шутя, то ли всерьез, а может, уже в полусне, все
пробовал до месяца дотянуться. Но каждый раз то корова в хлеву рогами
стукала, то сонные девочки в избе за переборкой начинали бормотать, то кот с
лавки спрыгивал - и месяц ускользал на свое законное место.
Наконец Володька угомонился, нашел щекой на подушке удобную ямку,
крепко задремал.
А наутро вскочил - в окошке синь, солнце, в избе тишина.
- Что такое? - так и сорвался Володька с кровати, заглянул в другую
комнату.
В комнате на столе попискивает самовар, под столом умывается кот. И -
все! И больше никого...
Володька ударил в дверь, вылетел на крыльцо.
А там, на дворе, мороз и яркие от инея березы. А там по снежному полю
за околицей уходит по накатанной дороге к бору гнедая лошадь с санями,
полными седоков. И ясно, что седоки - это отец, девочки и все здешние,
деревенские школьники.
- Не разбудили! Бросили! - закричал Володька.
Он повернулся в избу, пальто, шапку накинул мигом, а вот обуваться-то
было не во что. Валенок на постоянном месте, на краю печки, не оказалось. Не
нашел их Володька и на самой печке. Торопливо шаря и везде лазая, наткнулся
он лишь в темном углу на полатях на резиновые красные сапоги, в которых мать
по осенней распутице ходила на ферму, на колхозную работу.
Мать, конечно, и сейчас ушла на работу. Но, в отличие от забывчивых
Танюши с Марфушей, слово свое вчерашнее сдержала и Володькины валенки
запрятала так, что искать их теперь, переискать - ни за что не отыскать.
Володьку от такого бесчестья бросило в жар. Но он тут же махнул:
"Ладно!" И, не прошло минуты, застучал каблуками этих вот красных сапог по
ступенькам крыльца, засверкал по белой тропе двора.
Сапоги, несмотря на то, что Володька насовал в них всяких разных
подобувок, были еще и порядком великоваты. На ходу они от излишнего в них
воздуха громко похрюкивали. Но, гладкие, тонкие, они зато легко сгибались,
весу в них было немного, и Володька мчался, ходу не сбавлял.
Притормозил он лишь раз, когда увидел у соседней калитки старика
Репкина.
- Дедушка Репкин, а дедушка Репкин! Пойдет с фермы мама, скажи ей, я
побежал в школу на концерт.
Глуховатый Репкин приподнял шапку:
- Куда побежал?