"Лев Кузьмин. Светлячок на ладошке" - читать интересную книгу автора

и вот кого еще принес с Митькинища..." И тут бы в моих руках очутился
настоящий барашек. И я бы этого барашка так прямо перед ними на дорогу на
гладенькие копытца и поставил... Вот бы они и сели тут! Вот бы они, как
бабкины тятенька с матушкой, и сконфузились, А я бы им барашка и погладить
не дал, а снова бы поднял и Оле преподнес: "Держи, Оля. Он твой! А Кланька и
Шурка пускай и близко к нему не подходят...""
Я так размечтался, что мне и в самом деле показалось: держу я на руках
тепленького, в мягких колечках барашка, и он - брыкается. Я даже на руки
поглядел, хотя они, конечно же, были пусты.
Но я не растерялся.
"Ладно! - подумал я. - Все равно я что-нибудь да разыщу. Ведь
торопиться мне теперь не к чему. Чем позже вернусь в деревню, тем даже
лучше. Пускай Шурик попереживает, подумает, что ему за меня, наверное,
попадет".
Я медленно встал, медленно, нога за ногу, побрел вдоль перил.
Внизу, по-за серыми торцами бревен, все так же отражался свет луны на
черной воде, и там было очень тихо. Настолько тихо, что слышалось, как
сыплется на воду легкая пыль сквозь щели моста, и лишь изредка, когда падал
Комочек побольше, под мостом взбулькивало. А потом кто-то звонко квакнул,
кто-то с берега плюхнулся, по воде побежали светлые круги, и я засмеялся:
- Лягушонок! Вот и свидетель, что я был на Митькинище. Да только жаль,
свидетелей таких и в деревне полна каждая лужа. Никто из ребят, даже Оля, в
лягушонка не поверит.
Но за перила моста я все-таки поглядел.
А там была самая кромка берега. Там, внизу, по некрутому откосу
кустилась при ночных сумерках темно-серебряная трава, и когда я наклонился
над ней, то так и ахнул. В путанице травяных листьев горел, не мигал,
голубой фонарик.
А рядом с ним - еще один, и еще... И я, как был на мосту, как глядел
из-под перил, так тут и прянул вниз и, ожегшись о холодную росу голыми
коленками, сам, как лягушонок, замер на четвереньках.
И спасибо настоящему попрыгунчику-поскакунчику! Огоньки в траве были
такими крохотными и запрятались так далеко под мост, что я без лягушонка,
без его кваканья ничего бы и не заметил, прошел бы мимо.
А он, наверное, тоже сидел здесь, вовсю таращился. Даже из двух-трех
фонариков, возможно, собирался устроить себе ужин, потому что были они не
чем иным, как лесными жучками-светлячками. Лесными, здешними, в самый раз
для меня подходящими!
Я мигом представил, как Оля держит горку огоньков на ладошке. Держит,
радуется, а вся наша компания толчется вокруг. И все, а главное, конечно,
Шурик, жалобно канючат: "Да-ай подержать..." Но Оля отвечает: "Светлячки не
мои, спрашивайте у Леньки!" Ну, а я вновь, как пастух Федя, гляжу с
усмешкой, разговаривать не очень-то желаю. Обращаюсь я к одной только Оле:
"Твои они, Оля, твои - все до единой искорки..."
У меня даже сердце заныло от такой невозможно приятной картины. И я
уселся на корточки, правою рукой осторожно снял с травинки и опустил в
другую, свободную, пригоршню, как в корытце, тихого светлячка.
Был он невесомым. К нежно-прозрачному, слабому тельцу его, казалось, и
притронуться нельзя - светлячок сразу может исчезнуть, умереть. Но я взял
его так бережно, что он не угас.