"Лев Кузьмин. Светлячок на ладошке" - читать интересную книгу автора

Митькинища, даже не ноги, а какие-то непонятные силы. И то ли это сперва
была гордость, то ли злость, объяснить не могу; а вот то, что очень скоро
меня охватил самый настоящий ужас, так это уж верно. И охватил он меня
как-то странно. Я бежал не от него, я бежал прямо на него. И чем страшнее
мне было бежать, тем сильнее и сильнее я наддавал. Мчался я так, словно
страх - это черная, тонкая, летящая где-то передо мной стенка; и мне
казалось, что если я догоню ее и прошибу, то вот только тогда все жуткое и
кончится.
Я несся, не разбирая дороги. И сколько я бежал, я не знаю. Может быть,
полверсты, а может, и целую версту, - но я ничего не видел и не слышал.
Опомнился я лишь тогда, когда под ногами прогремел какой-то мост, и я
почувствовал, что дорога теперь взяла круто кверху, что пошла она куда-то
чуть ли не в темное небо, и сил по ней бежать у меня не стало никаких.
Босые ноги мои заплелись в глубокой, топкой от пыли колее, и я едва не
упал. Я чуть не грохнулся, но удержался и еще пробежал немного, и опять чуть
не упал. И вот лишь тут оглянулся. И вдруг увидел: темное-то, ночное
Митькинище - позади! Как ни странно, а я перебежал его, пересек, и ничего со
мною не случилось! Нет здесь никакой стенки, нет здесь никакой ужасной
бездны, я цел-целехонек, я жив-живехонек, и даже слышу, как тукает у меня в
груди мое живое сердце. Я засмеялся, настолько мне стало свободно и легко.
Я тихо пошел назад, к горбатенькому, чернеющему внизу среди елок над
тусклым бочажком мосту, и опустился прямо на шершавый, избитый лошадиными
подковами и тракторными шипами накат. Ноги-то меня уж все равно не держали,
но и страх мой начисто пропал.
И то ли потому, что он пропал, то ли потому, что ночные облака вдруг
рассеялись и зажглась в небе над горой круглая луна, но я стал видеть и
слышать все вокруг намного ясней.
Сижу, смотрю, слушаю, обратно не спешу, а там вдалеке как будто бы и
коньки наших крыш вижу, и темные макушки знакомых берез вижу, и слышно, как
на горе полаивает чья-то собачонка, и с каждой минутой мне все лучше.
Спокойней мне и потому, что от бочажка, над которым сижу, тянет, совсем
как от деревенского пруда, слабым запахом влажных кувшинок. От перил моста,
от бревен тоже знакомо и уютно пахнет пересохшей пылью, тракторной соляркой.
А темные елки вокруг бочажка тоже совсем не страшные. Опустив мохнатые лапы,
они дремлют при лунном свете, не колышутся, и даже непонятно, отчего это
бабка Катерина когда-то напугалась их.
Впрочем, по тропке по своей она могла попасть и не сюда. В ее время и
бочажки, и елки, которые тут тянутся друг за другом на целые версты, были
наверняка другими. С той молодой бабкиной поры времени прошло - ое-ей
сколько!
Удивительнее то, что мы сами вот сюда ни разу не решились заглянуть.
Ну, не то чтобы не решились, не то что боялись, а как-то и в голову нам
никому не приходило, что есть тут, в ельнике под горой, такое вот уютное
местечко с мостиком и с бочажком; а бегали мы все больше на чистые луга, на
Коневий омут, хотя и туда дорога, наверное, была не короче ничуть...
Я так успокоился, что и про всю нашу компанию опять вспомнил. И про Олю
вспомнил, и, конечно, про Шурика. "Вот хорошо бы, - подумал я, - утереть нос
Шурику и его подпевале Кланюшке еще крепче. Вылезти бы сейчас из-под горы и,
совсем как пастух Федя в бабкином рассказе, насмешливо заявить: "Эх вы,
тетери! Пока вы тут в деревне отсиживались, я новый бочаг для купания нашел