"Лев Кузьмин. Любовь Николаевна" - читать интересную книгу автора

Иван Романыч топнул по стартеру, мотоцикл фыркнул, заржал, словно
веселый жеребенок, и рванулся с места вперед.
Бабушка в "зыбочке" ахнула, обняла корзину. Любаша ухватилась за ручку
седла, припала щекой к спине бригадира и увидела, как помчалась назад вся
сельская улица.
Мимо Любаши понеслись березы, крылечки, окна, лужайки, совхозная
контора, магазин, а из-под самой коляски с дороги сорвался рыжий петух, и
взлетел на крыльцо магазина, и что-то заорал там сквозь грохот мотоцикла,
наверное: "Батюшки! Спасите! Караул!"

Так быстро Любаша никогда не ездила. У нее обмирала душа, щекотало в
пятках, но было это не от страха, а от огромной радости.
Радостным ей теперь опять казалось все, опять как в ту минуту, когда
она стояла на прохладном крыльце и слушала, как взлетает над школьной крышей
веселая музыка молоточков. Она и сама теперь словно бы летела, и весь мир
летел ей навстречу.
Он был очень добрым, этот утренний мир. По голубому небу неслись белые,
удивительно светлые тучки. Зеленая земля во все стороны от дороги то
медленно поднималась холмами, то вдруг раскрывалась пологими овражками. В
глубине овражков держался легкий туман. Невдалеке из тумана выходило пестрое
стадо. Коровы щипали траву, а заслышав мотор, поднимали большие влажные
морды, и даже отсюда было видно, какие добрые у них глаза.
И телята рядом с коровами были очень добрые, и пастух, который сидел на
карей лошадке верхом, был тоже очень добрый. Он столбиком привстал в
стременах и помахал Любаше.
И тут Любаша сразу подумала, что она, летящая на мотоцикле, наверное,
выглядит со стороны совсем как настоящий, поспешающий на работу рабочий
человек, и смело подняла руку, ответила пастуху. А потом догадалась: "Это не
мне он машет, а машет Ивану Романычу. Но и все равно это все очень и очень
чудесно, потому что это ведь из-за Ивана Романыча мне так сегодня хорошо, и
там, в поле, мы с бабушкой обязательно для него постараемся".
А бабушка по сторонам даже и не смотрела. Она прижимала к себе одной
рукой корзину, другой ухватилась за борт коляски и так вся и пригнулась к
ветровому стеклу. Платок у бабушки сбился, кофта надулась пузырем.
Испуганной бабушке, наверное, казалось, что ветер вот-вот выхватит ее из
коляски и унесет, как пушинку, неведомо куда. Но мало-помалу мотоцикл сбавил
ход, нырнул по пыльной колее в лес, а потом выскочил из-под темных елей на
солнце, и от света и простора у Любаши зарябило в глазах.
Здесь небо синело еще ярче, а вокруг, куда ни глянь, золотилась рожь.
Комбайны здесь работали уже вовсю. Их было три. Огромные, грохочущие,
бурые от пыли, они ползли прямо на зыбкую стену хлебов. И высокая рожь
покорно огибалась им навстречу, падала на широкие жатки, и там, где комбайны
прошли, поле становилось колючим и ровным, словно подстриженным под машинку.
Лишь копны соломы почти до горизонта светло желтели на нем.
Иван Романыч сбросил газ, и мотоцикл покатился совсем тихо. Но если бы
мотор и трещал изо всех сил, то в грохоте комбайнов его было бы не слышно.
Там все гремело, звенело, вертелось, лязгало. Тучей летела сухая полова,
пыль; а над всем этим грохотом, звоном и верчением высоко лепились на узких
площадках комбайнеры; и Любаше было непонятно, как это каждый из них
управляется в одиночку с таким шумным и огромным чудищем.