"Лев Кузьмин. Любовь Николаевна" - читать интересную книгу автора

ежели так, утречком заезжай.
И она опять вздохнула, но теперь было видно: вздыхает бабушка
притворно, добрые глаза смеются. Тому, что решилась, она рада теперь и сама.
- А подомовничать Анну уговорю, - заключила бабушка разговор.
- Пр-равильное решение! - опять на всю избу пробасил бригадир, надел
фуражку и, щелкнув каблуками, козырнул бабушке.
А потом он козырнул и Любаше.
Любаша покраснела, уткнулась носом в столешницу, а когда глянула опять,
то Ивана Романыча в избе уже не оказалось. Под окном хлопнула калитка, опять
затрещал мотоцикл. Гулкий трескоток стал удаляться и вот пропал, затих в
дальнем конце улицы.
Улица теперь была ночной, синей. Там теперь и огни в домах погасли, и
кровельщики перестали стучать, а над тихими деревьями зажглись звезды.
Бабушка стала закрывать окно, и тут Любаша сказала:
- Завтра утром я тоже поеду в Заложье.
Бабушка стукнула оконным шпингалетом, подавила рукой на раму,
проверила, заперлось ли, и спокойно ответила:
- Ну да... Поедешь... Только там тебя, чижа, и ждали! Там ведь, милая
моя, надо не шутки шутить, а рабочих мужиков кормить. Знаешь, там хлопот
сколько? Нет, нет, и не собирайся, и не выдумывай!
И тут, всегда крепкая на слезы, Любаша заплакала:
- Эх, бабушка, бабушка! Я-то думала, ты со мною всегда по правде, а ты
такая же, как все... Сначала говоришь: "Большая, почти взрослая!", а как до
главного дошло, так опять - чиж. Ну и пусть! Пусть навсегда я чижом и
останусь, и не надо мне никаких туфель-подарков, ничего не надо... Пускай
теперь другие ходят в новых туфлях, пускай другие разъезжают на мотоциклах с
колясками, пускай мужиков кормят, пускай хлеба убирают, а я... А я...
И Любаша заплакала так горько, что слезы покатились по щекам, по
подбородку, и одна слезинка капнула прямо в недопитый чай.
Бабушка такой грустной картины, конечно, не перенесла. Она подбежала к
Любаше, обняла и принялась чистой изнанкой передника утирать мокрые Любашины
щеки. Потом заставила высморкаться, сказала:
- Ну вот, а то сразу и реветь... Возьму я тебя, возьму. Утром с Иваном
Романычем потолкую и возьму.
А наутро бабушка сама разбудила Любашу:
- Вставай, поторапливайся!
И Любаша так стала поторапливаться, что собралась даже вперед бабушки и
выскочила босиком на крыльцо, в палисадник.
Прохладные ступени крыльца были еще в тени.
И весь палисадник был в тени. А от заплеснутой утренним солнцем школы
опять долетал дробный стукоток молоточков. Любаша глянула туда и увидела
крохотных, будто муравьев, вчерашних кровельщиков. Они сидели на самом
коньке, быстро взмахивали молоточками, и звон оттуда прилетал такой
радостный, что Любаше захотелось крикнуть:
- Эге-гей! Здравствуйте! У меня сегодня тоже рабочий денек. Я уже не
чиж, я бабушкина помощница, еду в поле мужиков кормить!
Крикнуть так Любаша, конечно, не крикнула, только подумала, но все
равно ей стало очень славно.
А тут донесся и дальний голос мотоцикла. Сначала за яркими от солнца
березами, где-то в переулке, словно бы заныл комарик, потом комарик