"Лев Кузьмин. Любовь Николаевна" - читать интересную книгу автора

- Это я нечаянно, по привычке. Дома третий год живу, а все,
ясно-понятно, пограничную заставу помню, - засмеялся Иван Романыч и добавил:
- Вы что тут в потемках сидите?
Бабушка выбралась торопливо из-за стола, пошарила по стене, щелкнула
выключателем.
Свет хлынул, и Любаша увидела, что Иван Романыч с ног до головы весь
седой от пыли. Пыль - на сапогах, на плечах, на лаковом козырьке фуражки и
даже на бровях.
Он и сам глянул на свои сапоги, развел руками:
- Прости, Лизавета Марковна. Прямо с работы...
- Знамо, не с гулянки, - мигом простила бабушка, открыла буфет и сняла
с полки третью чашку. С цветочками, праздничную.
- Садись, чаем угощу, Небось на лугах был? Поклон от наших привез?
Но Иван Романыч скинул фуражку, быстро и вежливо наклонил голову:
- Угощаться некогда, а вот поклон тебе, Лизавета Марковна, привез, это
точно. Только не с лугов, ясно-понятно, а с поля от ребят-комбайнеров.
Приглашаем тебя в бригаду, в повара.
Бабушка как стояла с чашкой в руках, так и замерла.
Вид у бабушки стал такой, будто она услыхала что-то немыслимое.
- Ты всерьез?
- Ясно-понятно, всерьез! - опять кивнул Иван Романыч, прижал к груди
фуражку и торопливо заговорил о том, что на полях в Заложье началась уборка;
о том, что хлеба там вызрели - аж звенят! - и комбайнеры поспешают изо всех
сил; да вот, надо же такому случиться, бригадная повариха заболела, и людей
теперь в поле целые сутки кормить будет некому... Если, конечно, не
согласится Лизавета Марковна; если, конечно, она сама не уважит
ребят-комбайнеров; а комбайнеры-то, ясно-понятно, все помнят ее
замечательную стряпню еще с прошлого лета и, ясно-понятно, низехонько
кланяются!
Иван Романыч говорил все напористей да напористей и все ближе да ближе
подходил к бабушке. А бабушка отступала да отступала и вот села на лавку у
самой стены:
- Ох, не знаю, Иван, не знаю...
- Бабушка, соглашайся! - пискнула из-за стола дрожащим от волнения
голоском Любаша.
Ей-то самой так захотелось туда, в Заложье, где спелые хлеба "аж
звенят!", что позови Иван Романыч не бабушку, а ее, Любашу, так она бы и
секунды не раздумывала, а подхватилась бы и побежала хоть сейчас вприскочку
до самого Заложья. Она, Любаша, именно о таком вот важном деле и мечтала всю
жизнь и, конечно, вновь тоненько пискнула:
- Я тоже согласная...
Но шумный, большой, занявший собою чуть не пол-избы бригадир на Любашу
и не взглянул, а бабушка ее голоса будто и не слыхала.
Бабушка сама до того разволновалась, до того разволновалась, что так
вот и сидела с чашкой в руках и все глядела в чашку, словно ответ на вопрос
был написан где-то там, на самом донышке.
- На одни сутки, сказываешь?
- На одни, - поспешно кивнул Иван Романыч. - Туда и обратно на
собственной карете домчу.
- Ну, ежели так... - вздохнула бабушка и поставила чашку на стол. - Ну,