"Анатолий Кузин "Малый срок" (Воспоминания в форме эссе со свободным сюжетом)" - читать интересную книгу автора

Было непонятно, зачем меня держат в такой большой камере. Начались
холода и я мерз. Вечером разносили "кофе" - мутную горячую воду. Когда
открывали дверь в камеру и я выскакивал с баком в коридор, то разносящие
"кофе" зеки только спрашивали: "Сколько человек?" Я отвечал - сорок. В бак
плескали дозу и я еле утаскивал его в камеру. Дверь захлопывалась и
наступало время сна. Подсунув фуфайку под бок и накинув на спину я обнимал
теплый бак, скручивался вокруг него и засыпал до тех пор, пока он
полностью не остывал. Просыпался от холода и боли в суставах. Дальше надо
было коротать время в движении. Разводил костры в проходе. Сжег веник,
скамейку и то, что мог отодрать от нар - никакой реакции. Тишина. Когда
приставишь кружку к стене, а дно к уху, то слышны звуки за стеной.
Постучал в стену и приставил ухо ко дну кружки. Внятно слышу: "Давай
коня!". Что это значит - непонятно.
Единственное общение с миром вне камеры - это обзор сверху вниз на
землю, где есть щель между стеной и козырьком. Виден пристенный тротуар, а
сверху небо. Когда выводят женщин на прогулку, из под козырьков со всех
этажей кричат всякие просьбы и шутки, а озорные девицы задирают юбки и
показывают голые зады, на потеху зрителям. На следующий день у козырька
снаружи появился мужик-побельщик или маляр из зеков. Он стоял на длинной
лестнице и освежал белый цвет фасада. Вначале я выпросил бумаги. Махорка у
меня была, а бумаги нет. Квитанцию на отобранные у меня деньги я уже
искурил, а оторванные от нар полоски бумаги совсем не годились. Затем
спросил про коня. Он, не переставая махать кистью, тихо объяснил в чем тут
дело. Надо в спичечный коробок положить записку, привязать его на нитку и
бросить из козырька вверх в козырек соседней камеры. Те прочитают, в
коробок положат ответ и как дернут за нитку, так надо тащить назад. Схему
я понял и начал готовиться. Тут в камеру запустили мужика лет сорока в
полувоенной форме и с полевой сумкой на боку. Он поздоровался и завалился
на нары. Общее знакомство, он переводит разговор не на частности, а на
глобальные вопросы: решать проблемы политики надо не болтовней, а
созданием крепкой организации и действовать революционно, организованно и
последовательно. Серьезность и сплоченность прежде всего. Я не поддерживаю
его заявлений и перевожу разговор на любовь во всех ее аспектах. Он
заметно начинает волноваться и возвращается к революционной теме, но я
молчу. Появляется надзиратель с листами бумаги, чернильницей и ручкой.
Предлагает написать письма, если у кого есть желание. Чудеса, да и только.
Сажусь за стол и начинаю писать домой и в Барнаул знакомому, который, я
был уверен, на свободе. Свертываю треугольники, как во время войны и
передаю надзирателю. Как я потом убедился, письма дошли и сигареты, о
которых я просил знакомого, были принесены мне в тюрьму КГБ.
Исчезновение скамейки и дырки в нарах надзиратель не замечает: пепел
под нарами, везде чисто. "Революционера" вызывают, и я опять один. К
вечеру распустил часть носка. Разлитыми заранее чернилами нацарапал
записку, засунул ее в коробок и стал ждать темноты. Стемнело и я застучал
в стену к соседям. Чтобы сосед с такой же кружкой у уха мог тебя слышать,
а надзиратель - нет, свою кружку ставишь дном к стене и в саму кружку
орешь, зажав ладонями щеки: "Держи коня!".
Первый бросок коробка оказался неудачным. Коробок легий, и нитка
запуталась, поэтому он пролетел мимо козырька и завис внизу, пока я его не