"Анатолий Кузин "Малый срок" (Воспоминания в форме эссе со свободным сюжетом)" - читать интересную книгу автора

весьма пестро. Я высматривал своих друзей. Тех , кто шел со мной по одному
делу. Авось окажутся тут же. Где они, мне было неизвестно. Возможность их
ареста мне была очевидна, но пути передвижения арестованных ведомы не нам.
В прогулочном дворе с любопытством рассматриваю толстого вальяжного
мужчину - на нем грязная тениска- сетка и соломенная шляпа. Представляю,
как его забрали прямо с пляжа в Гурзуфе или в Гаграх. Рядом с ним доходяга
в фуфайке на голое тело и много разных личностей, судьбу и характер
которых мне занятно было представлять и сопоставлять. Увлеченный своими
наблюдениями, я не слышал, как надзиратель вошел в камеру пресечь
нарушение. Умеют они однако без грохота открывать двери. Рывок за ногу. Я
слетел с тумбочки и растянулся на полу. Он указал большим гаечным ключем
на вещмешок и на дверь. Я взял мешок и пошел к двери. Идем длинным
коридором. Руки назад, мешок на плече. Вдруг в спине резкая боль - "Семь
раз, п..., понял?". Позвоночник заныл. Удар в почку и опять: "Семь раз,
п..., понял?". Это у него такая присказка. Обернулся. И тут окрик - "Не
оборачиваться, лицом к стене!". Повернулся к стене. "Руки! Вверх руки!".
Откинул пустой мешок на спину и руками уперся в стену. Он постоял
некоторое время и сказал:пошли. Шли двором, прошли баню и стали
подниматься на третий этаж, но уже в тюрьму старую, екатерининской
постройки с высокими этажами. Он запустил меня в камеру человек на
шестьдесят. Двухэтажные нары, окна не застекленные, и опять я один.
Тишина. Никто не приходит и не вызывает. Изучаю камеру. Надписи на стенах
и вокруг глубоких окон, подоконники чуть выше второго яруса нар.
Подоконники так глубоки, что лежа во весь рост только и достаешь козырек,
стены толстенные. Здесь козырьки сплошь, как шерстью собака, обросли
хвостами и головами от хамсы. По всему ощущается страшная скученность
людей, бывшая в этой камере. Щели между досками верхних нар тщательно
заклеены снизу полосками газет, чтобы сверху не сыпались в глаза лежащим
ниже крошки махорки и мусор. Веник, параша, две скамейки, бак и стол с
разбросанными фишками домино.
Приближался мой день рождения - первое октября. Временами становилось
грустно, и как-то в таком настроении я добавил свою надпись спичкой по
мягкой побелке оконной стенки. Вспомнил японскую танку "Увольняют" и
нацарапал: "На тонкий лист бумаги нажмут печатью слегка, а раздавят как
червяка". Нас же увольняли не с работы, а из жизни. 23 года, а что успел
сделать?

Вспоминал отца, как на мой восторг победой наших штангистов говорил:
"Вот Мингечаурскую ГЭС запустили - это дела!".
А позже, в долу на сенокосе, когда трава стала сухая и мы устали,
добавил: "Вот сюда бы твоих штангистов, я бы посмотрел, сколько они
напашут". Отец мало делал замечаний и больше молчал и не вмешивался, но
если меня заносило от восторга, он вот так одной фразой мог, как ушатом
воды, охладить голову и отделить важное от пустяка. Эти редкие ироничные
замечания до сих пор ориентируют меня в жизни.
Отец тогда работал зоотехником в райзо, и всем, кто держал корову,
давали покосы в долах дальнего леса. Сенокос - это праздник. Начинается он
с разделения дола на участки. Дол - это длинная естественная просека в
лесу с травостоем и кустарником. Неудобь, где техникой траву не возмешь,
надо выкашивать вручную. Обходя по краю леса с двух сторон дол, зоркий