"Олег Куваев. Анютка, Хыш, свирепый Макавеев" - читать интересную книгу автора

Кто-то встал и пошел к выходу, кто-то потянулся за ним. А сосед мой по
парам затянул потуже бинт на помятой камнем руке и тоже встал. Скоро в
палатке остались Хыш и я. И, черт бы меня побрал, чувствовал я, как
независимо от сознания пощелкивает где-то в уголке мозга радужный
арифмометр. "Если вдвое, если раньше две с половиной, то будет пять. А если
пять..." И летели из арифмометра щекочущие искорки.
- Что же, Хыш, - сказал я, - лови момент. Может, завтра опять
снизят... - А бродяга только мелькнул по мне светлыми глазами и вынул мятую
пачку "Прибоя". Пошел я на сопку.
Шикарная все же штука - этот принцип материальной заинтересованности.
Ребята прямо как заводные бились на этой сопке. Молчали теперь про письма,
молчали про ананасы. А хитроглазый Васька-взрывник расхаживал по отвалам и
увлекательно повествовал о том, что имеется на свете. О девочках с Охотного
ряда, о друге Коле, имевшем всамделишный "паккард", о том, как кормят в
ресторане "Золотой рог" в городе Владивостоке, про двух дурех официанток из
города Воронежа. Много тем знал этот Васька.
За пять минут до того, как заснуть, кто-либо бормотал про канавы.
Раньше они метались по сопке без всякого порядка, а теперь шли рядами.
Школьник бы понял, что какую-то жилу заставлял нас нащупывать Макавеев.
Кто-то вспомнил про Васькины намеки насчет премии за первооткрывательство, и
мы засыпали под сладкий шепот возможностей, а утром подмигивали голозадой
красотке, что черт знает откуда возникла над столом с окурками и
недоеденными консервами. А Макавеев все так же был в стороне и все так же
мерил верхушку сопки шагами. Когда спал человек, спросите у здешнего бога.
Хорошо бы выпить, - мечтательно хрипит Хыш. - Придем в поселок и
выпьем, - солидно соглашаюсь я.
Мы делегаты. Ходоки от имени рабочего класса. В ^моем кармане лежит
письмо, и под ним семь подписей рабочих четвертого разряда. Восьмая подпись
вышагивает впереди.
...Макавеев ударил Хыша. Ударил так, что голова у Хыша дернулась, как
на резинке. А ведь вместо резинки была жилистая шея привыкшего орудовать
ломиком человека. Дождь был в тот день. Дождь и туман. Бывает здесь такая
погодка. К полудню туман ушел, дождик остался. Я видел, как справа и слева
подрагивают в такт ударам согнутые спины ребят. Васька помаячил возле нас
минут пятнадцать, потом попрыгал вниз к палаткам. Хоть бы на камне
поскользнулся, гладкая рожа. Хыш впереди меня начинал зарезку новых метров.
Постукивал киркой по камням да часто вынимал папиросы, а я кончил бурку и
возился с детонатором. Откуда-то сбоку выплыл Макавеев, огромный, как Будда,
в мокром плаще. Крутил в руках какой-то камушек. Я видел, как он подошел к
Хышу. Я даже удивился - нечасто уделял Макавеев внимание нашему брату. А
ветер прыгнул сверху и донес слова: "Значит, сказать?" Не знаю, что ответил
ему Хыш, только Макавеев поднял руку, и раз и два раза голова у Хыша
дернулась, как ватный пустяковый мячик, и кирка выпала у него из рук.
Мы окружили их плотным кольцом. Чей-то сапог прижал грязную ручку
кирки. Но Хыш, ветеран экспедиции Хыш, и не пробовал поднять ее и снести
Макавееву голову. Зажал он ухо, бормотал что-то несуразное. По чугунному
макавеевскому лицу ползли капли.
- Ну что ж, жучки, - сказал Макавеев. - Обманул я вас немного двойными
расценками. Знал, что вы из-за денег сопку срыть готовы... - И он,
бесстрашно сплюнув прямо на наши ноги, пошел вниз. Никто не стал его