"Олег Куваев. Анютка, Хыш, свирепый Макавеев" - читать интересную книгу автора

интересно знать, что водит других по свету.
А Макавеев только говорил: "Давай!"
- Давай, - говорил он хмуро, - ленивые дьяволы. Иль вам, философам,
деньги не нужны? - А сам все возился по готовым канавам. В глине всегда был
человек, как будто не мы, а он в одиночку прокладывал по сопочному лбу
канавные шрамы.
Нравился нам наш начальник. Нравился за то, что хмурый, за то, что
работает сам до остервенения, за то, что не разводит словесной водички. С
таким проще жить.
...Комары идут за нами густым шлейфом. Сколько тысяч я истребил их
сегодня? Даже ладони почернели. Липкая темная паста покрывает лицо и шею.
- Хыш бы дождик пошел, хыш бы небольшой.
- Долго нам еще?
- Ша-агай!
Я шагаю, шагаю. Вот верь после этого всяким ученым книгам. Почти
семьдесят градусных параллелей отделяют меня от экватора, а я задыхаюсь. От
жары, отмоскитов, от кочковатой здешней Сахары.
...Было лето. Вынутая земля оползала обратно в канавы с ехидным
кипением. На глубине одного метра она пролежала мерзлой, может быть, не одну
тысячу лет, а мы вынимали ее с двух, а то и с трех метров.
Земля там была холодной, вся в мутных кристалликах льда. Это в первое
мгновение. Потом грунт расползался в липкую жижу, и не было никаких сил
удержать его наверху. Казалось, что земля, как живая, стремится обратно в
канавы. Макавеев говорил "давай", мы давали. Давали так, что брезент рукавиц
приставал к ладоням. А земля стремилась обратно, где ей было так холодно и
спокойно. От этой войны хмурели ребята.
- Когда кончим гнать эти канавы, начальник?
- Почему не ходят письма, начальник?
- Осточертела нам тушенка, товарищ Макавеев.
А Макавеев только поглядывал на нас. Так, в половинку глаза поглядывал.
"Для почтового отделения не нашлось, видите ли, палатки и спецсамолета.
Ананасов на складе нет". Он всегда говорил с нами между прочим, и вторая
половинка его взгляда была вечно прикована к земле. Впереди канав все росли
и росли линии белых колышков. Эти колышки означали новые канавы. Когда
только Макавеев успевал их ставить?
Мы работали утром и вечером. Мы работали по ночам. На наших глазах
солнце падало на рыбьи спины хребтов и, еле коснувшись, снова взмывало
вверх. Это были лучшие часы. Днем мерзлота оживала, а не было способа
воевать с ней. Мы брели в палатку и ложились на осточертевшие нары. Заводили
разговоры. О мотоциклах, о Люсях и Нинах, о всяком коловращении жизни.
Однажды зашел Макавеев. Слушал, сплевывал на пол. Потом сказал: "С
сегодняшнего дня зарплата вдвое". И ушел. На сопку, к своим камням и
колышкам. А мы озадаченно молчали. Вроде бы ведь не частной фирме предложили
мы свои руки и спины, не для Ма-кавеева рискуем со взрывчаткой. Но ведь он
это сказал.
Ему виднее, когда и какие расценки. У него рация есть, и по вечерам
пищит морзянка неизвестные нам приказы.
- Это за счет прогрессивки, - сказал кто-то.
- Значит, на "Москвича" зашибу, - сказал другой.
- Справедливо. На износ работаем, - сказал третий.