"Олег Куваев. Дом для бродяг" - читать интересную книгу автора

вовсе уж невозможно. И сразу попал на звериную тропку.
Тропинка с бараньими и лосиными следами вела вверх, огибая склон. Скоро
я вышел в лиственничный пролесок. Лиственнички были тонкие, они уже начинали
желтеть, хотя от долины я поднялся всего метров на триста.
Еще через триста метров кончились лиственнички, почти исчезла березка.
Был голый камень. Между камнями посвистывал ветер. Откуда-то взметнулась
куропатка и побежала между камнями, припадая, чертя землю крылом. За ней с
цыплячьим писком сыпали крохотные птенцы. Они еще пищали немного и вдруг
исчезли. Точно растаяли. Я оглянулся. Синий хребет выступал на западе со
своими снежниками, оголенными вершинами, красными от увядшей березки
распадками, черными лавинами осыпей. Но, несмотря на все это многоцветье,
можно сказать, буйство цвета, он был Синий, и никакой другой. Название точно
соответствовало сути.
Отсюда хорошо просматривалась вся Река: желтые галечные острова,
заросли кустарника, выходы прибрежных скал. Внизу, у подножия "моего"
хребта, зеленел лосиный выгон. Все кругом было как бы подернуто дымкой
умудренности бытия. Тут, на гребне, я и просидел целый день.
На следующий день Река напомнила старую заповедь о том, что в этих
краях нельзя размягчаться. В километре ниже избушки начинался прижим. Я
подплыл ближе к скалам, чтобы проверить лодку на быстром течении. Встречный
поток сразу затащил лодку в длинную глухую протоку. Попытавшись выйти на
веслах, я понял, что это не удастся, и наладил бечеву. Но бечевой можно было
дойти только до первого уступа. Дальше скалы уходили отвесно в воду.
Я делал заход за заходом, и каждый раз течением относило лодку обратно.
Когда я умаялся окончательно, Река сжалилась и вышвырнула лодку на струю.
День почти кончился. За восемь часов я проплыл что-то около двадцати
километров. Кое-как натянув палатку, я залез в мешок, но тут же чертыхнулся,
вылез и натянул палатку по всем правилам, закрепив где можно борта камнями.
Потом вытащил лодку подальше на берег и перевернул. На всякий случай
привязал ее длинным шнуром к ближайшему кусту. Теперь, когда все
предосторожности были сделаны, я спокойно залез в мешок. Проснулся я оттого,
что горящая сигарета обожгла грудь. Оказывается, я заснул, едва успев
прикурить.
"Докурю и засну", -- подумал я и снова проснулся от ожога сигареты. Так
продолжалось раза четыре. Наконец, я затушил сигарету, выкинул ее из палатки
я отключился мгновенно, как будто выдернул себя из розетки.
...Уже перед утром я слышал, как мимо прошла моторка, за ней вторая,
третья. Все они шли на полной мощности двигателя, и рев, отражавшийся от
воды, казался особенно громким. Где-то в дальней протоке моторки
соединились, гул слился, перешел в некий авиационный рев. И тут, наверное,
впервые в жизни, в наивной попытке отступничества от века, я проклял
двигатель внутреннего сгорания и того, кто его придумал.
Вечером я слышал, как моторки в своем адовом вое прошли обратно другой
протокой.
И теперь я твердо знал, что долго их не услышу. Дальше, вниз, совхозные
рыбаки не плавали.
Мы остались с Рекой с глазу на глаз. Как будто почувствовав это,
перегруженная лодчонка стала лучше слушаться весла. Я долго плыл в этот
вечер. На берегах давно уже легла ночь, но на Реке свет держался. Так я плыл
по речному свету, обострившейся интуицией угадывая в тишине топляки, которые