"Николай Курдюмов. Педагогическая опупема " - читать интересную книгу автора

так же легко, как мне. Посему возникшую текучку кадров мы воспринимали
как-то спокойно.
За три года коллектив кололся трижды. Сначала ушли предметники, не
согласные с фактическим отказом обучать по программе. Ну и ладно - каждому
своё. Потом начали выдавливаться те, кто не мог безоговорочно верить Шефу.
Уходили интереснейшие люди, отличные мастера. И мы, и ребята не понимали,
почему - и задумывались. К нам ехало много интересных людей, и недостатка в
кадрах не было - почти всегда находилась замена. Потом я услышал, что
текучка кадров ожидается и планируется заранее. Это уже насторожило всерьёз.
Когда я стал об этом говорить, мне сразу прочистили мозги: "Посмотри,
где и с кем ты работаешь. Или ты - с нами, или - против нас". Я не хотел
быть против. Видимо, я не прав, и всё нормально. Чем дальше, тем больше было
таких "но". Но мы долго верили и принимали все ошибки на свой счёт.
Позже стало ясно, что ни один настоящий профи, свободный в суждениях,
не имеет шансов работать у нас. Какие человечищи объявлялись "чужими" и
уходили только потому, что не нуждались в авторитетах! Я не мог понять: как
можно отталкивать таких интересных людей?.. Пока сам не оказался на их
месте.
Никогда ни с кем Шеф не поговорил честно, искренне. Он всегда играл
свою роль. Со всеми - строго на вы. Ни разу не сказал ничего прямо. Если его
что-то не устраивало, он долго читал философскую проповедь, после которой ты
выходил из кабинета опустошённый и раздавленный. Именно потому, что верил
ему и пытался понять.
Погоду в школе делали "самые верные", приближённые. В том числе и
ребята. На третий год они стали напоминать мне комиссаров. Не хватало только
кожанок и наганов за поясом. Их руками и производилось выдавливание. Вокруг
неугодного просто создавалось негативное мнение - и работать становилось
невыносимо. Так на практике работал "закон целого".
Несколько раз Шеф "получал письма с угрозами". Иногда в него даже
"стреляли". Сначала в это верилось, но потом стало ясно, что это
"воспитательный приём". И для детей, и для нас. Всё это заставляло метаться
и думать. Идея спасения России быстро превратилась в идеологию. На перемене
Шеф мог взять за руку смеющегося человечка и на полном серьёзе опустить:
"Смеёшься? Россия гибнет - а ты смеёшься! ". В самодеятельности и на уроках
музыки остался только русский и украинский фольклор. Потом и фольклор стал
"корректироваться": Характерные и парные танцы заменились массовыми, а песни
стали петься не ради музыки, а ради "переживания высоких чувств".
"Высокие чувства" брались как бы из славянского эпоса. Взойти на костёр
за погибшим мужем. Россию уничтожают - скорбим о павших. Смерть врагам! Без
России нам незачем жить! Русский дух спасёт весь мир! Всё это должны были
"чувствовать" ребята, напевая "Что стоишь, качаясь" или "Во поле берёза".
Получалось жуткое вытьё. Если таким должно быть новое человечество, я не
хочу жить на этой планете!
Нас, учителей, больше всего волновали учебные проблемы. Что-то
работало - а что-то давало сбой. Стали видны пробелы в началке, недоработки
с языком. Хотелось скорее избавиться от ошибок. На третий год, окрылённые
успехами, мы стали говорить о необходимости столбить, обкатывать, улучшать
технологию, убирать недочёты. Реакция Шефа была странной: о какой технологии
вы говорите? Это наш образ жизни, мы постоянно будем что-то менять, искать!
Враги и конкуренты наступают на пятки! И мы поняли: знания детей Шефа не