"Вячеслав Курдицкий. Миражи Каракумов" - читать интересную книгу автора

- Дай еще галету, умник, - сказал Ашир.
- Кушай, детка, кушай, - ласково отозвался Давид. - Может, и ты малость
поумнеешь. Я тебе две галеты дам.
- Что ты шипишь на всех, как кобра? Вот и Хрусталев не хорош. А он вполне
деловой зав: работу поставить умеет, художества твои терпит; разве мало
этого?
- Ладно, маэстро, кончайте треп и прибавьте шагу. Наше жвачное животное
забрело черт знает куда, а идти нам еще миль восемь с гаком, пока до твоих
загадочных цветов доберемся.
- Кстати... - Голос Давида приобрел нотки заинтересованности. - Кстати, не
можешь ли объяснить популярно, что заинтересовало бионику в этих тюльпанах?
- Тут найдется дело не только бионике, но и физике, - ответил Ашир, - и
еще, не знаю каким, наукам.
- И ты надеешься в одиночку... - Давид как-то странно посмотрел на своего
спутника. - Ну, хорошо, я, скажем, отправился в этот незаконный вояж из-за
того, что поговорил с Хрусталевым очень уж крепко. Ну а ты-то почему?
Что ответить? Ашир и сам не знал, почему пришло такое неожиданное решение.
Ведь экспедиция со всем необходимым оборудованием вот-вот отправится
исследовать этот недавно обнаруженный загадочный феномен. Ашир и сам
боялся себе признаться, что хотел стать первым, кто разгадает тайну.
И вдруг ни с того ни с сего слезы потекли по лицу Ашира, непонятная тоска
сжала сердце.
А Давид вдруг озлился:
- Эй, друг, я тебя очень звал с собой, да? Я прямо на колени падал и
умолял, да? Мы мирно шли своей дорогой - мой верблюд и я. Мы никого не
задевали, никому ничего не обещали, просто в Капище шли. Так какого черта
прицепился ты к нам со своими дурацкими тюльпанами? И соглядатай нам не
нужен, понял?!
Что-то странное творилось с Давидом. Лицо его исказилось, голос то и дело
срывался, пальцы скрючились. Он фыркнул, как раздраженный барханный кот, и
неожиданно расхохотался. Он хохотал взахлеб, раскачивался и сгибался,
хватался за голову и живот, стонал и охал по-бабьи.
Ашир глядел на Давида и чувствовал, как поднимается из глубин подсознания
желание захохотать. Неудержимое, будто лавина. И он боролся с ним,
сопротивлялся, сколько хватало сил.
Это походило на сон во сне. Что-то тревожное и зовущее шелестело,
извивалось неподалеку; тонкой, липкой и холодной паутинкой раздвоенного
змеиного язычка касалось губ, носа, подбородка; уползало в кусты эфедры,
похожей на доисторический хвощ, в сизо-бирюзовую нежность янтака, к
далеким застывшим черно-фиолетовым "гейзерам" сюзена. И буквально на
глазах потухала, меркла неистовая светоносность пустыни. Она сменялась
бесшумно колышащейся дымкой то ли муара, то ли выродившегося в черно-белые
цвета северного сияния...

Они прошли немного в том направлении, куда побрел верблюд, увидели, что он
остановился, спокойно пасется, и остановились тоже. Им было неловко друг
перед другом за недавнее. Они словно постыдное что-то совершили, хотя ни
тот, ни другой не смогли бы внятно объяснить, что, собственно, произошло.
Будто на несколько минут стали они марионетками, подвластными чужой воле.