"Вячеслав Курдицкий. Дыхание Харута (Фантастическая повесть)" - читать интересную книгу автора

не был виноват. А порой превращалось в настоящее. Разве не оно, не прошлое
заставило его сейчас пойти в Каракумы?
Игорь Петрович прислушался к ровному дыханию Мергенова... Когда-то и ему
было двадцать пять, он тоже умел восхищаться и увлекаться, быстро засыпать
и просыпаться в радужном настроении.
Когда-то... Так ли уж все далеко? Так ли далек тот студент, который
увлекся Каракумами и уехал в Туркмению, не слушая ничьих возражений и не
жалея о заманчивой работе, предложенной в институте?
После Ленинграда ему было непривычно бунтующее солнце; тяжелыми золотыми
слитками оно лежало в широких ладонях листьев катальпы, дробилось на
мелкую монету в говорливой арычной воде. Ему было в диковинку неистовое
цветение джиды. Подрагивая на ветру узкими острыми листьями, точно
язычками серебристо-сизого пламени, она издавала такой сильный и приторный
аромат, что, казалось, рядом распахнула окна и двери большая кондитерская.
Но было жарко, и кондитерских изделий не хотелось. Хотелось прохлады.
Главным было не это. В конце концов он освоился с жарой, перестал
шарахаться от фаланг, заползающих вечером "на огонек", от скорпионов и
прочей нечисти. Он познакомился с пустыней и убедился, что она не так уж
пустынна и не так страшна, как о ней говорили. По крайней мере было бы
очень несправедливо писать у ее входа: "Оставь надежду всяк сюда входящий".
Главным оказалось то, что друзья ошиблись. Они утверждали: человеку,
изучающему труды Резерфорда и Нильса Бора, нечего делать в Каракумах, что
физик и геолог - специальности совершенно различные. Друзья, конечно,
хотели ему добра, но судили поверхностно и потому ошиблись.
Физику он изучал теоретически, геологию больше постигал на практике. И они
нисколько не мешали одна другой. Скорее, наоборот: именно на их стыке,
сдобренном старой легендой, родилась гипотеза, настолько неожиданная и
смелая, что ее сочли досужей фантазией, ребячеством. Да и сам он сначала
не очень поверил и порой посматривал на свое детище как бы со стороны,
внимательно и настороженно: не окажется ли оно двойником тех мифических
морских дев и дракончиков, чучела которых в прошлом столетии ловкие
шарлатаны фабриковали из частей обезьян, рыб, летучих мышей и других
животных.
А сейчас он верит? Есть у него основания утверждать, а не предполагать?
Игорь Петрович пошевелился, открыл глаза. Тысячеглазым Аргусом смотрело на
землю ночное небо. Кого стережешь, мрачный великан? Какие тайны тебе
поручены? Ничего ты не устережешь! Твои сокровища будут найдены и отданы
людям, слышишь, Аргус?
Или, может быть, ты не Аргус, а Харут? Все равно, как бы ты там ни
назывался, а песенка твоя спета. Ты не открыл тайну первый раз не потому,
что я был слаб. Тебе помогли те харуты, те пожиратели человеческих душ и
сердец, которые напали на нашу страну. Нужно было сначала победить их, и я
пошел на фронт.
Мог бы не пойти. У меня уже тогда была стенокардия, и меня не брали в
армию. Но я пошел и бил харутов, и мы победили их. А теперь пришел
победить тебя.
Ты усмехаешься? Ты намекаешь на то, что я потерпел фиаско и второй раз? Но
ведь и второй раз тебе тоже помогли. Зря усмехаешься, старина. В третий
раз я тебя доканаю, сорок восьмой год не повторится.
- Сорок восьмой не повторится, - сказал Игорь Петрович вслух.