"Андрей Кураев. Раннее христианство и переселение душ" - читать интересную книгу автора

плоти какого-либо своего предка? Но если христианин станет учить, что из
человека снова сделается человек и именно из Гая - Гай, народ закричит, что
такого учителя не только не должно слушать, но должно даже побить камнями
или по крайней мере не должно приходить к нему. Если есть какое-либо
основание к возвращению человеческих душ в тела, то почему они не могут
возвратиться в те же самые тела, в которых были и прежде, ибо это
действительно значит воскреснуть, снова сделаться тем, чем были прежде"
(Апология, 48). Итак, если философ говорит, что человек станет животным -
все его благоговейно слушают. Но стоит христианину сказать о своей надежде
на то, что он останется человеком и более того - что в вечность он войдет
самим собой, что Гай станет именно Гаем, а не Луцием или ангелом - как его
обвиняют в невежестве.
Зная резкость и бескомпромиссность Тертуллиана, было бы неестественно
предполагать, что он коснется темы реинкарнации лишь в миролюбивой
интонации. "Если бы мы захотели рассуждать о том, кто в какого зверя должен
преобразиться, то потребовалось бы много шуток и много праздного времени..."
(Апология, 48). "Здесь нам необходимо сражаться с чудовищным вымыслом,
именно с тем, что животные происходят из людей, и люди - из животных. Мы
утверждаем, что души человеческие никоим образом не могут переселяться в
животных, хотя бы они происходили из стихийных субстанций, как полагают
философы" (О душе, 32 [142]). "Каким образом та душа, которая боится всякой
высоты, которая тонет в рыбном пруде, потом может парить в воздухе как орел
или погружаться в море как угорь? Как она, сознавая себя, может есть падаль,
и притом человеческую, если войдет в медведя или льва? Каким образом душа
человеческая может наполнить слона? Каким образом ее вместит комар? (О душе,
32).
Последний аргумент, приводимый здесь Тертуллианом есть нечто большее,
чем насмешка. Он базируется на аристотелевской критике Платона [143]. Для
Аристотеля душа есть форма тела, и как таковая она не может быть изменена и
перелита в другую. Татиан, Тертуллиан, Ириней, отчасти Ориген и Григорий
Нисский "разделяли мнение, навеянное языческой философией: душа имеет форму,
образ; она принимает образ тела, как и вода, влитая в сосуд, приобретает
форму этого сосуда" [144]. Понятно, что сосуд емкостью в три меры не будет
заполнен одной мерой воды, но окажется слишком маленьким для того, чтобы
"одушевить", "оформить" пять мер материи, нуждающейся в оживотворении. Так и
душа человека слишком велика для комара и слишком мала для того, чтобы
одушевлять слона.
Другой ряд тертуллиановых аргументов апеллирует уже к психологии:
"Когда ты говоришь мне, что Пифагор - это Евфорб, то я знаю, что это не так.
Хорошо известно даже из самой чести щита, посвященного богине, что у Евфорба
душа была воинственная и солдатская, а Пифагор был миролюбив и не
воинственен. Он, избегая тогдашних греческих войн, пожелал итальянского
покоя, посвятив себя всецело геометрии, астрологии и музыке. Ему чужды были
склонности и занятия Евфорба. Пирр занимался обманыванием рыб, а Пифагор не
занимался и ядением их, потому что воздерживался от употребления в пищу
животных. Эталид и Гермотим при повседневной пище нападали на бобы, а
Пифагор учил своих учеников, чтобы они и не проходили по бобовым растениям.
Каким образом возвещаются те же самые души, когда тождество их не
подтверждается ни дарованиями, ни склонностями, ни образом жизни? Из столь
огромного числа греков указывают только на четыре души. И почему только из