"Андрей Кураев. Христианин в языческом мире, или О наплевательском отношении к порче" - читать интересную книгу автора

И должна была появиться религия древнего Израиля для того, чтобы
изменить такое переживание истории. У евреев эпохи Исхода не было такого
прошлого, которым можно было гордиться и которому можно было подражать. Не
было своей земли, а был Бог и была надежда на будущее. И в результате
складывается мессианская картина истории, в которой в будущем нас ожидает
гораздо более важное событие, чем всё, что могло быть в прошлом. Так в
середине I тысячелетия до н.э. под влиянием мессианских учений и
эсхатологических ожиданий и высшая значимость, и главное внимание людей были
перенесены с прошлого на будущее
Христианство усложнило такую линейную картину мира, потому что
христианин ощущает себя находящимся в отрезке времени, для которого
одинаково важны и протон и эсхатон. Под протоном в данном случае имеется в
виду событие первого прихода Христа, а эсхатон - это последняя точка мировой
истории, второе пришествие Христа. И христианин обращен в будущее. Когда
христиане получили в дар от императора Константина публичные здания римской
империи, то есть базилики, христиане внесли только одну новую деталь в
архитектурное устроение этих зданий. Появилась алтарная апсида, полукружие в
восточной части этих зданий, и связана эта деталь была с самой сутью
христианской надежды. Христиане молятся на восток потому что с Востока
ожидают знамение пришествия сына человеческого, и эта жажда выйти за пределы
истории, обращенность к последнему будущему смогла выгнуть даже каменную
укладку храма.
Но затем, в своей секулярной форме это мессианское переживание линейной
истории и породило миф о прогрессе. С точки зрения Маркса вся история до
пролетарской революции это предистория, а настоящая история начнется в
будущем, когда правильная партия правильного класса возьмет власть в свои
руки. Религиозная жажда Грядущего Царства Божия сменилась верой в
возможность самостоятельного удовлетворения человечеством своих сущностных
потребностей (в том числе познавательных и экзистенциальных). В рамках
истории, не выходя за ее пределы, не трансцендируя ее, "добьемся мы
освобожденья своею собственной рукой". И каждый час, и каждое поколение
приближают нас к этому конечному торжеству "идеалов демократии".
Миф о прогрессе предполагал, что каждое поколение обречено на то, что
бы жить лучше своих отцов. Чем современнее - тем умнее. Чем умнее - тем
совершеннее. Чем совершеннее - тем нравственнее. И поэтому вектор,
прочерченный от прошлого к будущему, в общих чертах совпадает с движением от
невежества ко знанию, от зла к добру ("Из тени в свет перелетая").
И вот этот фундаментальный миф о Прогрессе на наших глазах рушится.
Опыт двадцатого века оказался слишком страшен, опыт гражданских и мировых
войн, опыт Гулага и Холокоста оказался слишком трагичен, чтобы продолжать
верить в некий автоматический оптимизм мировой истории.
Уже немыслимо ломоносовское ликование: "Блаженство Общества вседневно
возрастает"*. Меняется ценностная окраска слов. Еще несколько лет назад
такие слова, как "прогрессивный", "новый", "новейший", "модернистский",
"авангардный", "современный" воспринимались как однозначно позитивные.
Напротив, слова типа "консервативный", "традиционный", "архаичный",
"древний", "старый" считались эпитетами, несущими в себе негативную
характеристику. Сегодня же это уже явно не так.
______________