"Андрей Кураев. Христианин в языческом мире, или О наплевательском отношении к порче" - читать интересную книгу автора

научное сообщество) открывает, что одного языка недостаточно для того, чтобы
описать все многообразие мира, в котором живет человек - даже если это язык
науки. Рядом должны быть и иные языки. Иные объяснительные модели. Язык
музыки и язык философии, язык поэзии и язык мифа...
Еще в начале века общераспространенным было убеждение, что даже этика
должна быть научной*. Сегодня акцент скорее иной: наука должна быть
нравственной. А, значит, наука может быть открытой для сопоставления с
евангельским учением - но уже не для того, чтобы судить Евангелие по своим
лекалам, а ради того, чтобы самой впустить в себя человеческое, нравственное
измерение.
______________
* Вот текст тем более показательный, что создан он чиновником
синодального ведомства (в 1906 г.): "Наука должна рождать только оптимистов,
так как подготовляет человека ко всякого рода неожиданностям на его
жизненном пути, вооружает его всеми нужными орудиями для успеха в борьбе со
всякого рода препятствиями и дает в числе их то главное, что не только
увеличивает в человеке веру в себя, но и, напоминая ему о его назначении,
укрепляет в то же время и волю его, рождая любовь активную, деятельную"
(Жевахов Н. Назначение школы, Спб., 1998, с.8). Поразительно, что от науки
здесь ожидается то, чего естественно было бы ожидать от религиозной веры...
Впрочем, о странностях "религиозного" мировоззрения Жевахова, вершиной
карьеры которого был пост помощника обер-прокурора Синода, мне уже
приходилось писать (см. диакон Андрей Кураев. Оккультизм в православии. М.,
1998, сс. 286-287).

Еще в 1968 году Юрий Кузнецов отразил эту перемену:

Эту сказку счастливую
Слышал я на теперешний лад:
Как Иванушка во поле вышел
И стрелу запустил наугад.
Он пошел в направленье полета
По сребристому следу судьбы.
И попал он к лягушке в болото
За три моря от отчей избы.
"Пригодится на правое дело" -
Положил он лягушку в платок.
Вскрыл ей белое царское тело
И пустил электрический ток.
В долгих муках она умирала
В каждой жилке стучали века,
И улыбка познанья играла
На счастливом лице дурака.

И то, что Церковь отстояла свое право на иной язык, иной путь познания,
иное измерение человека, теперь оказавается предметом не критики, а
понимания.
Исчезла необходимость в натужных усилиях по адаптации Библии к
"последним научных данным". Можно просто говорить: "Это повествование
означает то-то, и оно находится в такой-то смысловой связи вот с этим и