"Александр Иванович Куприн. Разные произведения (ПСС, том 4, 1958)" - читать интересную книгу автора

шестидесяти пяти, которая содержала как театр, так и самого распорядителя.
Была постлана свежая блестящая скатерть, стояли два прибора, и на
тарелке возвышались две столбушки нарезанного хлеба - белого и ситного...
Тут идет щекотливое место. Я в первый и в последний раз сделался вором.
Быстро оглянувшись кругом, я юркнул в беседку и растопыренными пальцами
схватил несколько кусков хлеба. Он был такой, мягкий! Такой прекрасный! Но
когда я выбежал наружу, то вплотную столкнулся с лакеем. Не знаю, откуда он
взялся, должно быть я его не заметил сзади беседки. Он нес судок с горчицей,
перцем и уксусом. Он строго поглядел на меня, на хлеб в моей руке и сказал
тихо:
- Это что же такое?
Какая-то жгучая, презрительная гордость колыхнулась во мне. Глядя ему
прямо в зрачки, я ответил тихо:
- Это то... что с третьего дня, с четырех часов... я ровно ничего еще
не ел...
Он вдруг повернулся и, не говоря ни слова, поспешно побежал куда-то. Я
спрятал хлеб в карман и стал ждать. Сразу стало мне жутко и весело!
"Чудесно! - думал я. - Вот сейчас прибежит хозяин, соберутся лакеи,
засвистят полицию... подымется гам, ругань, свалка... О, как великолепно
буду я бить эти самые тарелки и судки об их головы. Я искусаю их до крови!"
Но вот, я вижу, мой лакей бежит ко мне... и...один. Немного запыхался.
Подходит ко мне боком, не глядя. Я тоже отворачиваюсь... И вдруг он из-под
фартука сует мне в руку большой кусок вчерашней холодной говядины, заботливо
посоленный, и умоляюще шепчет:
- Пожалуйста... прошу вас... кушайте.
Я грубо взял у "его мясо, пошел с ним за кулисы, выбрал местечко, где
было потемнее, и там, сидя между всяким бутафорским хламом, с жадностью
разрывал зубами мясо и сладко плакал.
Я потом часто, почти ежедневно, видел этого человека. Его звали
Сергеем. Когда не случалось никого
124


из посетителей, он издали глядел на меня ласковыми, преданными,
просящими глазами. Но я не хотел --портить ни себе, ни ему первого теплого
впечатления, хотя, - признаюсь, - и бывал иногда голоден, как волк зимой.
Он был такой маленький, толстенький, лысенький, с черными тараканьими
усами и с добрыми глазами в виде узеньких лучистых полукругов. И всегда он
торопился, приседая на "одну ножку. Когда я получил, наконец, мои деньги и
моя театральная кабала осталась' позадь, как сон, и вся эта сволочь лакала
мое шампанское и льстила мне, как я тосковал о тебе, мой дорогой, смешной,
трогательный Сергей! Я не посмел бы, конечно, предложить ему денег - разве
можно такую нежность и любовь человеческую расценивать на деньги? Мне просто
хотелось оставить ему что-нибудь на память... Какую-нибудь безделицу... Или
подарить что-нибудь .его жене или ребятишкам - у него их была целая куча, и
иногда по утрам они прибегали к нему... суетливые и крикливые, как
воробьята.
Но за неделю до моего чудесного превращения Сергея уволили со службы, и
я даже знал за что. Ротмистру фон Брадке поднесли бифштекс, поджаренный не
по вкусу. Он закричал: