"Алексей Николаевич Кулаковский. Добросельцы " - читать интересную книгу автора

- На ней же силос возили, - подсказала Андреиха, чтобы хоть как-то
помочь старику.
- Возили, - подтвердил Митрофан. - А потом выпрягли, да привязать,
видно, не догадались. Всё обыскал.
И Митрофан потрусил дальше мелким старческим шажком, под его бахилами
сочно заскрипел снег. Шулов между тем накормил своего боровка, вышел из
свинарника и подался в ту сторону, где были силосные ямы. На лице его
блуждала довольная улыбка. Спустя каких-нибудь полчаса Андреиха услышала,
как он с беспечным смешком сказал Даше:
- Твой батька кобылу ищет, а она в яме силос жрет.
Сказал и направился в деревню, на аппетитный запах утренних дымков.


III

Митрофанова кобыла, за необычайную хитрость прозванная на деревне
Кадрилихой, просидела в силосной яме целый день. Даша попыталась было
организовать доярок, чтобы вытащить клячу оттуда, но ее зачем-то вызвали в
сельсовет, а больше никому до кобылы не было дела. Все знали, что осенью,
когда закладывали силос, она, исполняя невеселую службу топтуна, проводила в
яме по нескольку суток подряд. Иной раз ей подавали туда ведро воды, а
бывало, что и не подавали.
Митрофану дали другую кобылу отвезти молоко, конечно, самую старую и
почти полностью слепую. Ехал Митрофан на этом одре по улице и, несмотря на
свой преклонный возраст, на давнюю привычку сносить любые обиды и унижения,
чувствовал себя далеко не лучшим образом. Кобыла едва переставляла ноги.
Летом ее часто запрягали в молотилку или в силосорезку, и, поскольку один
глаз еще кое-как светил ей, она часами ходила по кругу, в полной, должно
быть, уверенности, что идет прямо. Сейчас ее тоже тянуло на круг, и
Митрофану все время надо было одну вожжу держать внатяг, а второй
подшевеливать.
Ехал старик, и горестные мысли теснились у него в голове. Был и он,
известное дело, когда-то молодым, да к тому же - единственным сыном у отца.
В какие-нибудь восемнадцать лет у него уже были собственные сапоги, и даже
шагреневой кожи. Это в то время, когда многие сельчане не нашивали кожаной
обувки и во все двадцать. Девчата заглядывались на него, ибо не было на
деревне второго такого жениха. Бывало, на зимние вечеринки хлопцы вырядятся
во все самое лучшее, а Митрофан приходил на вечеринку в лаптях, садился
где-нибудь на виду и выставлял напоказ ноги. Не из скромности, конечно, а
чтобы подчеркнуть свое превосходство. "Вы тут лезете из кожи, стараетесь
быть заметными, а меня и так узнают, потому как всем известно, что у меня
есть и сапоги, и галифе на подтяжках".
Иной раз Митрофан и польку отплясывал в лаптях.
На империалистическую войну его не взяли как единственного сына у
родителей, а на гражданскую пошел сам, хотя жил уже, отделившись от отца.
Вернулся с войны с двумя ранениями в ноги, застал дома уже подраставшего
сынка Михаську. Малыш гладил красную звезду на отцовской буденовке и
радостно смеялся. Похоже, он сперва отдал должное звезде, а уж потом стал
привыкать и к отцу.
Начал Митрофан обживаться на трех десятинах, которые выделил ему отец.