"Алексей Николаевич Кулаковский. Добросельцы " - читать интересную книгу автора

(Вторую половину надела оставил себе.) Вскоре демобилизованного фронтовика
выбрали председателем сельсовета. Дали ему печать и папку с пожелклыми
бумагами. Что там были за бумаги, Митрофан не очень-то и разбирался, потому
читал еле-еле, а писал и того хуже - с трудом свою фамилию выводил. Хотя
председательская работа была тогда не из сложных, однако мороки с нею
хватало, и времени на нее уходило изрядно. Раз по десять на дню надо было
прихлопнуть на каком-нибудь документе печать, что Митрофан проделывал охотно
и без особого разбора: лепил печати на протоколах, на разных прошениях, на
метрических выписках, которые в то время выдавал еще поп. Тоже раз по десять
на дню надо было выслушивать разные приказы, требовавшие отрядить туда-то и
туда-то столько-то подвод. Эта работа была Митрофану в тягость: почитай,
никто в Добросельцах не хотел исполнять гужевую повинность, хотя и ехать-то
было всего ничего. Кляли Митрофана, молили у бога смерти ему и его детям.
Кляли, а снимать с председателей не хотели, потому что никому не улыбалось
занять его место и выслушивать те же проклятия.
В то время Митрофан строился. И вот только, бывало, залезет на крышу,
распустит сноп соломы, а на дворе уже какой-нибудь представитель с
предписанием: выделить подводу.
Не сменяли Митрофана несколько лет, а когда все же сменили, то
поставили уполномоченным над всеми лесами местного значения. Опять кляли его
люди за то, что не давал нарубить лозы на крышу или жердей на забор. Лозы и
жердей в лесу от этого едва ли прибавилось, а сам уполномоченный за все
время своей новой службы ни разу не съездил в лес и сидел даже без дров.
С началом коллективизации Митрофан первым в своей деревне поднял руку
за колхоз. Сегодня проголосовал, а назавтра пошла дымом его хата, которую с
грехом пополам осилил за несколько лет. Все лето и осень Митрофан жил в
хлеву и только с холодами перебрался в какое-то подобие жилья, слепленное из
недогоревших бревен и собранного на лесных делянках вершняка. И все же
колхоз в деревне организовался, и Митрофан стал в нем первым председателем.
К этому времени он умел уже толково провести сход, выступить с речью,
самостоятельно разобраться в директивах, поступающих сверху.
Под осень тридцать шестого года Митрофана с председателей сняли: кто-то
написал, будто он был в свое время церковным старостой. Пока бедолага
доказывал, что никогда не был никаким старостой, он весь поседел. Выплакала
глаза и сгорбилась за это время его жена; маленькая Даша не знала, что и
делать, когда видела слезы матери.
Эти воспоминания настолько овладели стариком, что он на какое-то время
перестал придерживать вожжой кобылу и едва не очутился в крайнем дворе
соседней деревни Червонные Маки. Вольно думается в дороге, тем более когда
никуда особо не надо спешить и одна тебе слава, приедешь ты на полчаса
раньше или на полчаса позже. Проезжая улицей, Митрофан крепче держит вожжу,
громче покрикивает на кобылу. Вот уже скоро сельсовет, а там и
молокоприемный пункт рукой подать. Поравнявшись со зданием сельсовета,
Митрофан вспомнил: это ж его Даша пошла сюда. Сидит скорее всего в кабинете
у председателя и учит этого самого Мокрута, как и что делать. Она это может,
она частенько и его, батьку, учит...
Обидно малость Митрофану, что дочь теперь не очень-то его слушает и еще
реже соглашается с ним, когда разговор заходит о всяких там острых углах в
жизни. В то же время и радостно отцу за детей. Дочка - заведующая фермой,
депутат сельсовета, Михась - агроном, работает в городе, в министерстве,