"Первый из первых или Дорога с Лысой горы" - читать интересную книгу автора (Куликов Виктор)

ГЛАВА 16 СОМНЕНИЯ ДИКООБРАЗЦЕВА

Однако, что-то мы со звездой и со всем остальным забежали вперед. Придется вернуться. Из вечера в утро. Хорошо, что сие в нашей власти. Итак…

Рассвет растекался по небу лениво. Но растекался. И напряжение, которое каждый рассвет приносит в наш мир, пробудило Дикообразцева.

Открыв глаза, Александр Александрович впервые за всю свою жизнь не поднялся рывком на кровати, а остался лежать. Не моргая, слепыми глазами уставившись в потолок спальни в люксовом номере. Он проснулся, но пытался себя убедить в том, что спит еще и лишь поэтому чувствует себя Вар-Равваном, бродячим философом из Иудеи. Ведь невозможно же, чтобы так было на самом деле! Он — Дикообразцев! Он — исполнительный директор фестиваля! У него забот и проблем выше крыши! И некогда думать о сложностях какого-то Вар-Раввана.

Но чем мы живем еще, если не чувствами? А чувства, они делают с нами, что им угодно. Поэтому с каждой минутой слепого глядения в потолок Александр Александрович все больше смирялся с мыслью, что он Вар-Равван. А когда вдруг последним усильем решил отмахнуться от этого чувства, от этой мысли и схватился рукою за лоб, то с удивлением ощутил, что прижалось ко лбу и что-то холодное, надетое на указательный палец. Он отнял ладонь ото лба и взглянул на онемевшие пальцы. На указательном тускнело кольцо. Вроде как медное. И похоже, что очень старое. Сняв его и рассмотрев, Дикообразцев обнаружил насечку. Одну. Но такую знакомую, что сердце похолодело.

И Дикообразцеву стало страшно… Сжав кольцо в кулаке и уронив руку, сжимавшую это кольцо, на постель, Дикообразцев обессилел и взмок. Он понял, что пока это кольцо с насечкою будет с ним, он так и останется Дикообразцевым и Вар-Равваном одновременно. За обоих в ответе сразу. И только ли за двоих? Понял он также, что если выбросит это кольцо, если избавится от него незамедлительно, то все изменится, и вместе с кольцом он отшвырнет от себя Вар-Раввана. По страшной подсказке, пришедшей невесть откуда, Александр Александрович тут же вскочил и устремился к окну.

Распахнул его, не заметив ударившей в грудь прохлады, и уже замахнулся, чтобы бросить кольцо… Но увидел внизу человека, подметавшего улицу под присмотром фестивальной охраны, и не бросил.

Не смог.

«Это мое кольцо», — тут же подумал он. С облегчением.

Оно надето ему на палец судьбою. И если он вот сейчас, от испуга, выбросит его, то выбросит часть себя. И может быть, большую часть, лучшую. Тогда он не сможет и шага ступить к Анечке Измородиной… Вспомнилось имя, вспомнился взгляд, вспомнился голос, дрожавший отчаяньем… Анечка Измородина!

Дикообразцев вернулся к кровати и сел на нее, спрятав лицо в ладони. Ну, хорошо. Пусть он — Вар-Равван. Вернее, был им когда-то. И что с того? Теперь-то другое время. Мир другой, да и он сам. И можно лишь вспоминать о том, что когда-то происходило с бродячим философом в селениях Иудеи. Что может сделать он для Вар-Раввана? Как может вмешаться в его судьбу? Да никак! Никак?

— …Вы должны понимать, дорогой Афраний, что бегства Вар-Раввана вам не простят, — с заметной насмешкою говорил голос в соседней комнате.

Голос показался Дикообразцеву страшно знакомым. И забыв о своих сомненьях, Александр Александрович вслушивался в разговор, долетавший к нему из-за двери.

— Мне ли этого не понимать? — ответил другой, и тоже знакомый голос. — Я не знаю пока, как случилось, что люди Толмая его упустили. Но я разберусь.

— Вы уверены в этом Толмае? — поинтересовался насмешливый. — Он не мог встать на сторону бунтовщика?

Ответа Дикообразцев дождался не сразу. Голос Афрания показался ему растерянным:

— Нет, мой помощник не мог встать на сторону бунтовщика. В самом Толмае я не сомневаюсь. И все-таки…

— Что? — вцепился в растерянность вопрошавший.

— Предчувствие, — было ясно, что Афраний не хочет говорить об этом. — В донесении сказано вроде бы все. И все из него понятно… Да, бывает, что арестованным удается бежать. Бывает!.. Если помните, Вар-Равван сбежал и от солдат легата. И никто их не обвинял, не заподозрил в том, что они его отпустили. Почему же не мог он обвести вокруг пальца людей Толмая? Мог, наверное. Мы ведь знаем, что он хитер, как лиса.

— Но вы говорили о каком-то предчувствии, — напомнил насмешливый.

Дикообразцев услышал за дверью, в своем кабинете, шаги. Которые показались ему вкрадчивыми. И догадался, что это Афраний встал и в раздумье ходит по комнате.

— Предчувствие у меня очень сложное, — после вздоха сказал Афраний. — Как и вся ситуация. Кто знает, как она может еще повернуться… Но в одном я уверен: мы поймаем его. Теперь уже сам я возглавлю поиск!

Тут в кабинет вторглись звонкие каблучки, и голос смешливой Ниннель Ивановны, главбуха дирекции фестиваля, обратился к беседовавшим:

— Здрасьте! А где Александр Александрович?

— Еще не проснулся, — пояснил собеседник Афрания.

— Как же так? У меня к нему столько срочных вопросов! — посетовала Ниннель Ивановна.

— Быть не может вопросов, настолько срочных, чтобы для них лишать человека единственной радости — сна, — ответил ей голос, став еще больше насмешливым.

Однако Ниннель Ивановну так просто было не остановить.

— Это вы жене своей опилки на нос сыпьте! — парировала она. — А мне нужно, чтобы Александр Александрович подписал несколько бумаг. И без этого я не уйду!

— Вот так всегда, — насмешливый голос зазвучал с сожалением. — Какая-то закорючка, не кровью даже нацарапанная, важнее для нас покоя хорошего человека. И мы еще имеем наглость при этом о совести рассуждать…

Главбухша кашлянула, собираясь с решимостью.

— И все-таки мне придется его разбудить! — заявила она.

— Валяйте! Будите! Но если вам действительно очень нужна его подпись, то будите с нежностью. Как мать будит больного ребенка для укола… Тогда он подпишет и смертный вердикт самому себе. Нежностью можно всего добиться.

Неожиданно усмехнувшись этим словам, Дикообразцев поднялся с кровати.

— Я уже встал, — опередил он Ниннель Ивановну, чей силуэт затемнел на мутном дверном стекле. — Я сейчас.

— Доброе утро, Сан Саныч! — обрадовалась главбухша, отпуская дверную ручку. — Прошу прощенья, конечно, но у меня в самом деле очень срочные бумаги.

— Сейчас, сейчас, — как мог бодрее вымолвил Дикообразцев.

Но первым делом он направился не в ванную и не к стеклянной двери, а подошел к распахнутому окну.

Утро на улице жмурилось от беспощадного солнца и недоумевало ему. Глядя на запущенные берега застенчивой Тьмаки, Дикообразцев подумал, что история Вар-Раввана, выходит, еще не закончена, что теперь все зависит в ней от него. И неправы те, кто прошлое считают ушедшим от нас безвозвратно. Нет отдельно ни прошлого, ни настоящего. Все перемешано. И никому не дано знать, откуда волна в следующий миг накроет его. Из прошлого? Или из будущего?

Там, у окна, раскрытого в утро, Дикообразцев с безжалостной ясностью осознал, что даже не в этом кольце с одною насечкою дело. Что даже и выброси он кольцо, ничего не изменится.

Кем ты был, тот ты и есть. Как ни крути. А кольцо — это только напоминание. Только знак. Чтобы все понимать. Но готов ли он все понимать? Готов ли быть тем, кто он есть?

Сможет ли?..

Выйдя из спальни, Дикообразцев застал в кабинете одну лишь Ниннель Ивановну, вышагивавшую вдоль стола.

— А с кем вы здесь разговаривали? — спросил он, а сердце запнулось.

— Я? Разговаривала? — оторопела Ниннель Ивановна. И тут же заулыбалась сочувственно. — Вам, должно быть, это приснилось. Когда я вошла, здесь никого не было… Я еще удивилась, почему это дверь входная открыта, а вас в кабинете нет. Я даже перепугалась, подумала, уж не случилось ли что-нибудь с вами. Окликнула, и вы, слава Богу, отозвались… Что, очень плохо после вчерашнего?

Она намекала на то, что накануне, в ПРОКе, Дикообразцев пил слишком крепко.

Дикообразцев кивнул. Не объяснять же Ниннель Ивановне, что происходит с ним.

Сообразительная главбухша немедля направилась к холодильнику, достала бутылочку пива, открыла и заботливо протянула Дикообразцеву:

— Вот выпейте! Полегчает. Мой благоверный по утрам только пивом и выхаживается.

— Нет-нет, не надо, — категорически отказался Дикообразцев. — Я не опохмеляюсь. Тем более пивом. К тому же у меня с утра столько важных встреч, что дух пивной мне совсем ни к чему.

— А что это у вас за кольцо такое? — блеснула наблюдательными глазами Ниннель Ивановна.

Дикообразцев почувствовал, что щеки его загорелись.

Он взглянул на кольцо на своем указательном пальце, словно только сейчас его и заметил.

— Э?.. Так… Подарок сэра Девелиша Импа.

И сам не понял, что потянуло его сказать такое. А Ниннель Ивановна ничего вокруг больше не видела. Кроме кольца.

— Его вам сэр Девелиш Имп подарил? Правда?.. Зна чит, дорогим должно быть колечко. Никогда не поверю, чтобы мультимиллионер подарил какую-нибудь дешевку. Хотя… у богатых свои причуды!.. Я, конечно, прошу прощения за любопытство, но из чего колечко, Сан Саныч? Если честно сказать, то выглядит оно не то чтобы очень. А?

Дикообразцев нахмурился. Меньше всего он хотел обсуждать кольцо.

— Ему цены нет.

— Бесценное? — чуть не задохнулась главбухша.

— Бесценно, — уточнил Дикообразцев.

Рот у Ниннели Ивановны приоткрылся от восхищения.

Наконец, справившись с потрясением, она призналась:

— Что-то не верится.

— Никогда не судите по внешнему виду, — посоветовал Дикообразцев. — То, что бесценно, в глаза не бросается, бережет себя.

Ниннель Ивановна согласилась задумчиво:

— Конечно, вы правы… Да и едва ли сэр Девелиш Имп стал бы дарить вам, исполнительному директору фестиваля, то есть, его заместителю какую-то пустяковину. Едва ли… Но, Сан Саныч, с таким кольцом на руке выходить на улицу небезопасно! Вы понимаете?

— Это я понимаю лучше, чем кто бы то ни было, — подтвердил Дикообразцев. Грустно.

И грусть эта словно бы передалась главбухше. Ниннель Ивановна изменилась в лице. Как постарела. Шмыгнула носом. Глаза покраснели.

— Знаете, — неожиданно для себя призналась она, — а вот мне очень редко что дарят. На день рождения только да на восьмое марта. И дети, и муж. По обязанности, чтобы выполнить долг… Не от души… Никогда мне никто ничего не дарил, чтобы сделать приятное. Просто за то, что я есть. Никогда!

— Ниннель Ива…

Но главбухша не дала себя перебить. Затаенная боль рвалась из нее, как пружина из продавленного матраца… Замотав головой, Ниннель Ивановна перебила Дикообразцева:

— А самое страшное знаете что?! — обращалась главбухша то ли к Дикообразцеву, то ли к себе самой, то ли к невидимому собеседнику. — Самое страшное то, что мне давно уже кажется, будто подарки дарить мне, меня замечать действительно не за что. Ну не сделала я ничего такого! Ну, никто я, никто!

— Ниннель Ивановна! — прервал ее все-таки Дико-образцев. — Да что вы такое говорите? Как можно?!

— Что я говорю? Правду! А вы не хотите меня слушать. Зачем? Ведь так удобнее… Зачем я нужна вам, говорящая правду? Такая я на человека похожа, а следовательно, и отношение ко мне должно быть иным. А не говорящая правду, просто «Ниннель Иванна, здрасьте! Как жизнь?», не требует ничего. На нее можно смотреть и не замечать. Спрашивать и не слушать ответа… Как дома. Знаете, какой муж у меня? Хозяйственный! Все завидуют. И обед приготовит, и пол вымоет, и белье в прачечную снесет… Только на черта он мне такой нужен? Я с ним в одной комнате задыхаюсь…

Дикообразцеву стало больно под ложечкой. Он смотрел на разъяренное лицо главбухши и не знал, что ей сказать.

А ей и не нужны были никакие его слова.

— Но самое главное, дорогой наш Сан Саныч, не в том, что всем на меня наплевать, что для всех я — пустое место. Гораздо важнее, что и мне-то на всех начхать. С самой высокой колокольни! На всех, понимаете?.. Ино гда у меня даже вроде бы сердце останавливается от мысли о том, как мне все безразличны. Смотрю вокруг и вижу лишь тени. И что есть они, что их нет, мне все рав но… То есть, одна я на этой планете. А все остальные как умерли. Для меня. Все!

Ниннель Ивановна прижала к лицу кружевной платочек и тихонько заголосила.

Но когда Дикообразцев сделал к ней шаг, чтобы хоть как-то попытаться утешить, Ниннель Ивановна шарахнулась от него обиженно, выскочила в коридор и гневно хлопнула дверью. Растерянный Дикообразцев не понимал, что ему делать дальше. Он стоял и старался себя убедить, что в несчастье, в обидах Ниннели Ивановны не виноват.

Старался.

Но не получалось…