"Анатолий Кучеров. Служили два товарища... " - читать интересную книгу автора

скамьях и вещах, и тут во время всей этой суеты Рыжий высунул голову из
корзины и жалобно запищал. Проводница, толстая женщина, потерявшая от крика
голос, посмотрела и объявила с возмущением:
- Граждане, оставьте корзинку с вашим котом, не разрешаю грузить. Люди
и так задыхаются, а вы со своей кошкой!
- Товарищ проводник, - попросила мать, - я сейчас ему кошачий билет
возьму.
- Никаких кошачьих билетов, гражданка! Такое светопреставление, а вам
кошачьи билеты! Не пущу кота в вагон!
- Мама, - сказала Аннушка, - действительно нехорошо: люди не могут
уехать, а мы Рыжего повезем.
- Не спорьте, - сказал я, - не стоит так хлопотать из-за Рыжего, я
возьму его с собой и устрою куда-нибудь.
Я завязал корзинку и отставил ее.
Вот и первый звонок. И тут-то оказалось, что о самом главном, о том,
как они теперь будут жить вдали от родных мест, и не поговорили, а теперь
уже поздно.
Мать заплакала, прощаясь, а отец отвернулся и сделал вид, что считает
вещи. Мы поцеловались с Петровичем.
- Прощай, - сказал Петрович, - воюй молодцом, защищай Родину... Да, ты
не потерял иголку и нитку? - И старик достал из-за отворота пиджака иголку и
воткнул ее в подкладку моей фуражки. Это был его второй подарок.
- На память! - торжественно сказал Петрович.
Потом отец отозвал меня в сторону и сердито приказал:
- Делай все как следует и будь здоров. Береги себя, пиши. Главное -
пиши, - закончил он наставительно, как будто от этого зависел ход военных
событий.
Я обнял отца, произнес несколько ничего не значащих слов, и все же мы
поняли друг друга. Мы поняли то, что было за этими обыкновенными дорожными
словами, еще раз расцеловались, и больше я его не видел.
Мать ничего мне не сказала на прощанье, только посмотрела в глаза
долгим взглядом и поцеловала. Да велела съесть вчерашние пирожки, а то
зачерствеют.
Мы обнялись, сестра долго не хотела меня отпускать и сказала не то мне,
не то себе самой:
- Главное, Саша, вероятно, самое главное - не падать духом.
Поезд тронулся. А я, как и все, кто был на перроне, побежал за ним; в
одной руке корзинка с Рыжим, в другой - фуражка. Бежать, сами знаете,
недалеко: кончился перрон, все остановились, и поезд уполз в ералаш цистерн
и товарных вагонов.

* * *

У меня был, вероятно, довольно странный вид с корзинкой, в которой
время от времени попискивал Рыжий. Я стоял у вокзала - летчик,
возвратившийся в "порт", отвыкший от городской жизни, от женских лиц.
К этому времени я уже сознавал всю сложность военной обстановки. Но я
твердо верил в нашу победу, хотя не мог, как и все, ясно объяснить, когда и
как она придет. Предстояли бои; все могло случиться со мной, но мне не
хотелось об этом думать. Мне хотелось перед тем, как я снова улечу в бой,