"Анатолий Кучеров. Служили два товарища... " - читать интересную книгу автора

Наутро, после ночи, проведенной в спорах, в которых мать по обыкновению
почти не принимала участия, сестра сидела печальная и только отец
горячился - то соглашался ехать, то снова наотрез отказывался от своего же
решения, - как снег на голову свалилось письмо от тетки, сестры отца, жившей
где-то в глуши на Волге. Еще в прошлом году она приглашала приехать, писала
о яблонях, помидорах, комнате с окном на Волгу. И сейчас она повторяла
приглашение.
Письмо, словно дождь в засуху, оживило всех. Разрешение на эвакуацию
семьи лежало у меня в бумажнике, и мы сразу же принялись за сборы. Достали
ящики в соседнем магазине, и отец развил бешеную деятельность. Все
складывалось и упаковывалось, даже сковородки.
Я поехал за билетами. В кассе, где их выдавали военным по пропускам,
происходило небывалое столпотворение, и мне пришлось проторчать там до
позднего вечера. Я выходил выпить кружку пива и снова становился в очередь.
Наконец билеты у меня в руках, и я мчусь в Стрельну. Поезд уходит завтра
утром, а половина вещей не упакована, пакуют пудовые утюги Петровича. "К
черту утюги!" - кричу я. Меня никто не слушает. Но вещей так много и без
утюгов, что нас не пустят в поезд. Все мы спорим, что захватить и что
оставить. Каждый предмет рассматриваем и обсуждаем.
Наконец родители решают оставить один ящик, потом другой со старыми
вещами. Отец просит отвезти их к нашим родственникам на Кирочную. Петрович
бросает свои утюги на произвол судьбы. И тогда его нехитрое имущество
умещается в одну корзину.
Аннушка укладывала белье в чемодан, и крупные слезы катились по ее
щекам.
Я вызвал ее в садик. У забора, за кленом, где мы играли и прятались в
детстве, стояла скамейка, которую я сам сколотил. Я привлек Аннушку к себе,
усадил ее. Она плакала, а я сидел рядом и не мешал ей.
- Ты помнишь Борю Горкина? - спросила она.
Еще бы, я отлично помнил этого близорукого мальчика, собирателя всяких
трав для гербария и букашек. Еще недавно я относился с пренебрежением к его
физической слабости и книжности. Сестра, оказывается, была о нем иного
мнения.
- Ну? - спросил я.
- Погиб, - сказала Аннушка и снова заплакала.
Это была первая смерть среди друзей Аннушки.
- Идем укладываться, Аннушка, - сказал я как можно мягче, показывая,
что больше не надо разговаривать об этом.
Аннушка посмотрела удивленно, вытерла слезы и пошла за мной.
Сидя на чемодане, который не хотел закрываться, она вдруг внимательно
смерила меня взглядом и сказала:
- Ты какой-то странный, Саша.
- Может быть, - согласился я.
Когда наконец упаковались, встал вопрос о Рыжем. Я вам ничего не сказал
о нашем коте, а у него есть свое маленькое место в этой истории. Сестра и
мать хотели непременно взять Рыжего с собой. Его посадили в корзинку,
закрыли полотенцем, и он там сначала сидел довольно тихо.
На вокзале и вокруг народу было так много, что в самое здание
пропускали лишь по билетам.
Мне удалось втиснуть своих в вагон. Они кое-как расположились на