"Анатолий Кучеров. Трое " - читать интересную книгу автора

хотя Костя по юношеской робости почти ничего не рассказывал и смущался, как
мальчишка. И вот Борисов держал в руках одно из тех неприметных писем,
которые миллионами приходили на полевые почты и тысячи из них оставались без
ответов из-за гибели адресата. В них писали обо всем на свете - о школьных
или институтских занятиях, о ночной работе на оборонном заводе, о последней
кинокартине, в которой тоже стреляли и умирали. Но хотя это были письма о
повседневных заботах, в них дышала и жгла бумагу невысказанная пугливая
любовь. Борисов угадывал ее в тревожном движении рассказа о какой-то
приблудной кошечке, которую ужасно приятно кормить молоком, и в школьном
описании одинокого весеннего вечера, морозного и звездного.
"Какое нежное, робкое сердце, - подумал Борисов, - и почему Костя
никогда о ней не говорил?" Ничего, она утешится. Молодость не бывает
безутешной. Теперь, под конец войны, добравшись до Литвы, Польши и Германии,
он это знал. Это была его незримая для глаз зрелость человека, живущего
рядом со смертью.
Дневальный все продолжал хлопотать у камина, поглядывая то на
разгоравшиеся и стрелявшие поленья, то на капитана. Выражение лица у него
было серьезное, вдумчивое, и Борисов заметил в нем сочувствие и доброту,
которые не всегда прочитаешь на огрубевшем от военных лет лице.
- Разрешите собрать имущество стрелка-радиста товарища Липочкина и
передать в кэч на сохранение? - спросил он громко, официальностью словно
подчеркивая печальное значение происшедшего.
- Пусть все остается как было, товарищ Сергеев, - уклончиво сказал
Борисов.
Дневальный снова бросил внимательный взгляд на Борисова.
- А знаете, товарищ капитан, как я Липочкину обязан? - вдруг спросил
Сергеев. - Ну вот, дело было так. Получил я письмо от жены, а у меня двое
ребят: Василий и девочка Нинель, в честь Ленина... С молоком же худо и
дорого, а ежели молоко есть - значит, и дети сыты, и мать довольна. Ну вот,
подвернулась ей коза за две тысячи. Мать сразу написала, а у меня, сами
понимаете, откуда же такие деньги? Вот я, как сейчас, печку топлю и обо всем
товарищу Липочкину рассказываю, и ничего такого не думаю, поскольку
стрелок-радист лицо не очень богатое, у каждого своя нужда. А товарищ
Липочкин вдруг говорит: "Да возьми ты у меня, Сергеев, тысячу рублей, потом
отдашь". Взял я тысячу рублей, а кому теперь отдавать?
- У него мать жива, - сказал Борисов, - ей и отдай.
Борисов порылся в записной книжке, переписал на почтовый листок адрес
стрелка и протянул дневальному.
- Как смогу, так сразу верну... Вы, товарищ капитан, угли сами
помешайте.
"Он никогда не говорил об этой тысяче рублей", - подумал Борисов,
стащил сапоги, потушил свечу и приоткрыл окно. В узкий просвет скользнул
голубой луч луны, холод и шум моря. Море шумело ровно и глухо и смывало
усталость и мучительное напряжение, но оно не в силах было освободить от
горечи утраты. Липочкин был здесь, и Борисову казалось, что он дышит на
своей койке. Может быть, он читает историю математики, которую вечно таскал
с собой, читает при тусклом свете камина, свесив голову к огню.
Борисов вспомнил Сеню Котова. Он с Калугиным похоронили его на
маленьком кладбище рядом с ленинградским аэродромом. Два его стрелка
погибли, и когда-нибудь придет и его час, если это продлится. Но это не