"Анатолий Кучеров. Трое " - читать интересную книгу автора

пытавшийся его оглушить. "Был бы ты живой, мы бы полетали и на гражданке". И
он вдруг вспомнил запах персиков и абрикосов в самолете, о котором говорил с
Морозовым.


* * *

Морозов вернулся в полк за день до возвращения своего экипажа.
Было раннее утро, море катило крутую зеленую волну. Совсем распустилась
листва, и в ней шумели и возились птицы, и летние домики, похожие на жилища
бабочек, спали под трепещущими каштанами. Все было полно морского ветра,
жизни; во всем чувствовались ее силы и прелесть. Она все побеждала, она была
в нем. Он был жив и ощущал теплоту и свежесть утра.
Командир полка вышел навстречу из штаба. Они обнялись, и Морозов снова
увидел, как улыбается этот хмурый сухой человек.
- Живой? Молодец!
- Живой, товарищ подполковник!..
Потом они сидели вдвоем, курили, и Морозов рассказывал...
Вечером он снова рассказывал в накуренном до синевы салоне. Слушали
инженер полка, штурман, метеоролог, командиры эскадрилий. Все интересовались
подробностями: как они сидели в погребе, и про кофейню пани Зоси, и как он
стоял босой перед судьями, и как тот старик и мальчишка повели его на
расстрел, и про дуб. И только об одном не умел рассказать - о том, что он
почувствовал в крепости, глядя на старое величавое дерево, и о проснувшейся
в нем любви к жизни. Он с огромной силой ощущал ее в себе и не знал, как о
ней рассказать, и только смущенно улыбался. Весь день он был героем полка,
все говорили о нем, каждый хотел сказать ему что-то хорошее и доброе. Все
уверяли, что экипаж его обязательно вернется. Он тоже верил в это,
поглощенный светлым ощущением жизни в себе и вокруг себя.
- Я никогда прежде не знал, что это такая хорошая штука - жизнь, -
сказал он, покашливая от смущения, командиру второй эскадрильи.
Тот засмеялся и ничего не ответил.
Уже в первый день аэродромная суета и боевой труд понемногу начали его
возвращать к привычному, хотя и забытому за дни скитаний и мучений, ритму
жизни.
Он с удовольствием надел новую форму, надраил новые хромовые сапоги,
пришил подворотничок. Счастливый, во всем новом, слушал последние известия.
Это было, как музыка, как счастье, как гордость и подтверждение: все,
что ты сделал, ты сделал правильно, и в словах, за которыми если не завтра,
то во всяком случае очень скоро последуют победа и мир, - в этих словах
часть и твоего дела и твоей жизни. И начиная отсюда ты уже вправе думать о
будущем, представлять свой завтрашний день. Это много. Но это трудно, когда
и сегодняшний день прекрасен - просто потому, что ты остался живым.
Он заглянул в штаб, прошелся на аэродроме мимо дежурного звена
бомбардировщиков у линейки, и его привычно потянуло к машинам.
Возвращались летчики из полета на Кенигсберг. Встретив Калугина и
расцеловавшись, он, не ожидая вопроса, сказал:
- Борисов и тот с ним, художник-стрелок, наверняка вернутся, теперь там
легко пройти. Стрелок оказался тоже парень не промах.
Он зашел в их комнату. Все там лежало на привычных местах. На столе не