"Анатолий Кучеров. Трое " - читать интересную книгу авторабыло писем. Дневальный поздравил с возвращением и налил в умывальник
холодной воды. От комнаты, от ее тепла, от чемодана Борисова в сереньком чехле, от толстой книги "Война и мир", от старых унтов, на которых всегда спала Муха, - от всего исходило дыхание того, кто ушел навсегда, и тех, кто еще не вернулся. И в счастье Морозова, в его радость жизни вонзилась тревожная нервная забота. Он не хотел этого чувства и противился ему. - Убрал бы ты, пыли тут!.. - сказал он дневальному и хлопнул дверью. Наступил вечер. После шума и счастья встреч он вспомнил о рыжей ведьме и отправился в парикмахерскую. Там все было как накануне вылета. В зеркалах мигало и золотилось электричество, и пахло духами, и офицеры ожидали очереди и говорили о штурме Берлина, о скором окончании войны. - Давно нет вам писем, - сказал начальник почты, ласково пожимая руку Морозову, - а Липочкину снова пришло письмо. Возвратили. - Он вздохнул и почесал седеющий подбородок. Все было как неделю назад: и разговоры, и легкий запах духов, и отражение четырех женских рук в зеркалах. Он дождался своей очереди. Легкие руки накинули на него белое покрывало. - Вы меня проводите? - спросила рыжая. - Где вы были целую неделю? Она грустно посмотрела на Морозова. - Сегодня снова воскресенье, твоя мать у сестры? - сказал он, когда они вышли под весеннее светлое небо. Она засмеялась и ответила, что это было давно, с тех пор прошла вечность. раз, горела полоска света. - Меня ждут... - сказала она шепотом, и он почувствовал свежесть ее губ и горячие пальцы и увидел печальные в лунном свете черные глаза. Это было прощание. Но он не рассердился. Он и за это был благодарен. Ничто его не могло огорчить в этот день. * * * Утром вернулись Борисов и Ивашенко. И это уже было просто и понятно. Они втроем посидели в своей келье, и далеко за полночь светилось у них окно. И Муха, положив голову на лапы, тоже прислушивалась к разговору. А утром обнаружилось, что самолета для экипажа еще не было и следует сделать всё то, на что не хватало еще недавно времени. Борисов и Морозов сели за письма. Борисов хотел написать Вере. Он пристроился у открытого окна: так ему больше нравилось. Вдали лежал городок, поднималась к небу красная простреленная колокольня собора. Было воскресенье, и снова гудел орган. Как казалось Борисову, он уже слышал эту музыку и этот хор чистых детских голосов. Он долго не знал, с чего начать: так ужасно много надо было рассказать. Надо было еще написать матери Липочкина. Это было тяжело. - Вот нет у меня для писем нужных круглых слов, - сердился Морозов. Они написали торжественно. Сказали, какой отличный был человек и товарищ Костя Липочкин. И в конце стояли неумирающие слова: "пал смертью |
|
|