"Анатолий Кучеров. Трое " - читать интересную книгу автора

мусор, ворохи грязной бумаги. Как свеча, горел какой-то деревянный домишко и
освещал двор замка. Напрасно было искать Морозова, но они всё же искали его.
Исходили все лестницы, забирались в подвалы. Муха трусила за ними. Они
прошли мимо сарая, где ждал смерти Морозов, и мимо старого дуба, на который
он смотрел. В подвале они нашли консервированные бобы и белое венгерское
вино.
Огонь жадно искал пищу и не находил ее. Мертвым и ушедшим навсегда
веяло от тленья, дыма, пыли, камня, и хотя повсюду валялись рации, провода,
патроны, - камень и железо казались древними и бесполезными для человека,
как остановившиеся на одной из башен часы.
Они вышли из крепости. Борисов достал третью папиросу,
предназначавшуюся Морозову, и раскурил ее с Ивашенко.


* * *

На другой день их подобрал в лесу отряд разведчиков.
Они оказались в тепле, под крышей придорожного хуторка, где стояла
часть артиллерийского снабжения. Под деревьями отдыхали тяжелые грузовые
машины. Во дворе у походной кухни раздавали обед. У сарая солдат в белой
куртке доил черную корову.
- Стой, дура иностранная, - ворчал он на корову, не хотевшую стоять
спокойно.
Когда привели Борисова и Ивашенко, командир подразделения, низенького
роста черномазый офицер с рябым лицом, сидел в гостиной дома, где все
осталось на старых местах, и рассматривал хозяйский семейный альбом с
деревянными торжественными лицами, от которых веяло безграничной тупостью.
Узнав, что эти парни - морские летчики, он обрадовался гостям.
Потребовал обед, приказал ординарцу принести водки.
Они выпили за Морозова, и у не умевшего пить Ивашенко от жалости и от
всего, что он пережил за эти дни, покатились слезы.
- Ну, чего ревешь, парень, - сказал офицер. - Жив, здоров, и войне
конец. Дам вам легковую, добирайтесь восвояси. Отдохните, и домой.
Они слушали победные последние известия. И музыка родной речи, и
спокойный серебряный звон позывных, и бархат голоса Левитана - все
возвращало к жизни. Потом, счастливые, измученные, они легли на двух
коротеньких полудетских постелях в комнате под крышей. Здесь жили хозяйские
дочки. У дверей стоял открытый шкаф. Когда в разбитое окно задувал ветер, в
нем шевелились девичьи платья. На полочках у стола стояли книги, непонятные,
как чужая жизнь. Перед тем как лечь, Борисов рассеянно полистал одну, другую
и равнодушно отложил. В чернильнице, изображавшей лебедя, еще не высохли
чернила.
"Написать Вере?" - подумал Борисов. Но он едва стоял на ногах. Он лег
на свежую постель. Он хотел уснуть и, вероятно, уснул бы, если бы не томила
огненная, обжигающая мысль о Морозове.
Ивашенко спал, как дитя, а Борисов думал дружбе, об этой самой
прекрасной и светлой силе на свете. О великой правде справедливости, о конце
войны. Он так тянулся к нему, как только может тянуться человек. Он думал о
том, как много после конца войны будет в мире прекрасного, - трудно понять и
представить. "Морозов! Колька, Булочка!" - повторял он сквозь сон,