"Сигизмунд Кржижановский. Поэтому" - читать интересную книгу автора

рубахи. В сердце он чувствовал острую лезвийную боль, - но боли этой он бы
не отдал и за иное счастье: например, за счастье с Митти.
- Чем я могу отплатить...
- Помилуйте, что за счёты - между _родственниками_.
Сутулая спина мастера распрямилась, маленькие глазки рассиялись в
звёзды, рука крепко сжимала руку, и поэту, на малую долю мига, вспомнилось
что-то родное и милое сердцу - давно-давно, ещё до детства.
Когда он, провожаемый мастером, проходил через тёмную прихожую, в углу,
у пола, что-то закопошилось: не успел он поднять над порогом ногу, как
что-то быстро надвинулось снизу, от подошвы на башмак, охватив ступню
резиновыми тисками. Миг - и вторая нога была тоже в калоше. Поэт раскрыл
было рот для протеста, но калоши, дёрнувшись под его ступнями, властно
зашагали его ногами - от порога дома к порогу калитки. Позади стукнуло
окно:
- Привет внучке.
И калоши, будто пробуя разорвать поэта на две продольные части, шагали
широким шагом вдоль по мосткам, торопясь куда-то за черту города.
Поэту хотелось назад - в свет лампы, к открытой чернильнице и
стихам, - калоши же шли в ночь, прочь от городских кровель, уводя
неизвестно к кому и зачем. У последнего пригородного домика поэт схватился
было руками за колья палисадника: произошла короткая схватка, но ветхие
колья выдернулись вместе с гвоздями, и калоши, снова овладев ногами, мчали
поэта, обхватив резиновыми тисками пальцы его ног, по луговой тропе. Тогда
поэт вспомнил цитату мастера: Fata nolentem trahunt, volentem ducunt - и
перестал сопротивляться. Калоши тотчас же из узких колодок превратились в
мягкие широкие шлёпанцы и лишь чуть-чуть подталкивали шаг, деликатно
напоминая о маршруте: город - лес.
У края поля догорала заря: алая полоса, темнея и сжимаясь, кровавилась,
как быстро рубцующаяся рана.
<Может быть, и небу вскрыли сердце, - подумал поэт, - может быть, и
там, среди орбит, нет более <поэтому>.
Он шёл к лесу. Опушка. Косматые ветви раздвинулись, почтительно
пропуская вперёд. Травы у ног низко кланялись, - поэт не знал, кому: ему
или калошам. Звёзды низко клонились над лесом: казалось, они горят, повиснув
на ветвях и роняя вниз изумрудные свои иглы: стоит ударить ветру -
осыплются, и синими пожарами испепелится лес.
Поэт шёл всё дальше и дальше - в чащу. Сучья не смели не то что
царапнуть, даже коснуться его.
Кто-то, овитый в белые ткани туманов, ждал меж почтительно стихших трав
и цветов. Лишь тихое <тинь-тинь> синих колокольцев, да сжужжавшиеся хоры
жуков.
- Кто.
Утихли и эти.
<Вы, люди, зовёте меня Весна. Зной и жары гонят меня. Но могу ли уйти
без тебя, мой званый-желанный. Кольцом, оброненным тобою, милый мой, милый,
разве не обручены мы. Словами песен твоих разве не повенчаны. О мой жених,
весь ли ты веснин>.
Поэт сделал шаг вперёд. Лунные светы свеяли мглу. Она - с лицом,
оброненным небом: в золотых извивах кудрей синие проступи фиалок. Дуплистые
дубы и старые сосны наклонили ветхие кроны: хоть бы пред смертью, в