"Сигизмунд Кржижановский. Поэтому" - читать интересную книгу автора

рассказал, дивясь своей откровенности, всё.
Старик погрустнел:
- Гм, да, несомненно, это оно: typicum [4]. Декартова болезнь.
Так. Письмо при вас.
Пациент вынул вчетверо сложенный листок. Старик надел, не спеша, очки и
уставился стеклами в строки.
- Ну да. Приступим.
Тщательно вымыв руки, он подошёл к полке, с мерцанием тонкостёклых
мензур и пипеток, прозрачных дутышей колб и реторт и длинного ряда гранёных
флаконов, наполненных синими, рубиновыми и желтоватыми жидкостями, и взял в
руки флакон с жидкостью маслянисто-алого отлива. Сверкнул скальпель.
- Боли не будет.
Попросив оперируемого обнажиться по пояс, старик долго слушал сердце,
прижавшись шершавым ухом к груди. Хитро улыбнулся:
- _Здесь_.
Смочил ватку в маслянисто-алое и стал тщательно втирать жидкость в кожу
под левым соском: колючий холод полз от влажной ватки, сквозь эпидерму,
рёбра, мышцы - вглубь.
- Закройте глаза.
Что-то вошло меж рёбер внутрь. Казалось, будто сердце взято в зажим:
винты зажима сдвигаются - ближе и ближе, тесней и тесней, сердцу негде
биться. Удар. Ещё удар. Стало: на миг. И вот бьётся снова, но уже по-иному.
- Ага, вот оно.
Глаза открылись. В полуметре от глаз, скользя и срываясь с внутренних
вгибов стеклянного полого опрокинутого на стол полусферического сосуда,
ползало обеспокоенное знакомое поэту остробуквое <Поэтому>: оно мало
изменилось с той ночи, только острые и чёрные буквы его чуть поалели и
разбухли от крови, всосанной из сердца. Не спеша, оператор придвинул к
стеклянной полусфере тщательно расправленное и приклепленное четырьмя
кнопками к планочке письмо. Чуть приподняв стеклянный свод, он быстро двинул
под его края распластанные строки письма. Поэт, тая дыхание, следил за
происходящим: <Поэтому> не хотело возвращаться в пододвигаемую под него
строку. Юрко и злобно шевеля кровавящимися буквами, оно бросалось к стенкам
прозрачной полусферы, делая отчаянные попытки выпрыгнуть наружу.
- Уберите сердце, - процедил старик и, когда поэт опасливо отодвинулся
от полусферы, взял в руки тонкие щипчики.
Добрые глаза его теперь были злобны, ноздри чуть раздулись. Сунув
щипчики под край сосуда, он зажал в них извивающееся и бьющееся всеми семью
буквами <поэтому>, стараясь прижать его к пробелу в строке - меж знаком <:>
и <возвращаю>. У губ его шевелились какие-то невнятные слова. Заслышав их,
<поэтому>, дёрнувшись ещё раз, обвисло, покорно легло на синюю линейку
почтового листка и, протянувшись вдоль строки семью своими знаками, стало
медленно и постепенно спадать: от горельефности к низкому рельефу, от
рельефа к плоскостности, пока не сровнялось с поверхностью бумаги. Старик
снял стекло. У края стола качала синим пламенем спиртовка. Подал поэту
отшпиленное от планки письмо: тот, не дожидаясь слов, приблизил его к огню:
что-то пронзительно и жалобно пискнуло внутри бухнувшего кверху пламени.
Красные искры с шипом прянули на стол: у края стола лежало, серея стынущим
пеплом, сожжённое письмо.
Растерянно улыбаясь, поэт застёгивал чуть дрожащими пальцами ворот