"Сигизмунд Кржижановский. Поэтому" - читать интересную книгу автора

равное правам прочих людей, право на реальные вещи, поступают, как Ахав:
променивают первородство на... лавровый суп> (тут автор поднялся до
подлинного пафоса). <Об этом можно бы и не скорбеть, - продолжала
статья, - если б судьба поэтов не была связана с судьбою здравомыслящих:
имена, оторванные от вещей и понатасканные на бумажный лист, где они,
сложенные правильными рядами, строка на строку, порождают, и не только среди
поэтов, вредную легенду о магической силе слова. Привыкнув делать свои слова
из чернильных капель, передвигать их толчками пера, без всякого усилия, куда
и как угодно, поэты вселяют соблазн в других, даже не включённых в их
преступный орден, людей: вернувшись из мирка слов в мир вещей, люди видят,
что вещи - тяжки, неподатливы, по сравнению со своими именами, и что
перемещать их по путям земли куда труднее, чем чернильные капли по линейкам
тетрадей. Отсюда - эмиграция из мира вещей, где нужен труд и пот, в мир
слов, где достаточно так называемого творчества и пузырька чернил. Всем
хочется в поэты. Презрение чернил к черни ширится, что ни день. Но
поэтам, - восклицала статья, - прогуливающимся меж строк, надо бы помнить
о бороздах плуга: поэтам - заслушивающимся пения рифм и ассонансов - надо
бы послушать стук станка и грохоты машин. Там - подлинная, чёрная от сажи и
копоти, а не от чернил, жизнь. Здесь же во всех этих претенциозных in 4°, in
8°, in 16°, in 32° - чернильные осадки, и только>. <Весьма прискорбно, -
заключал критик, - что чернильные дожди часто выпадают в нашей стране: от
них всё, что не воздухом подбито, а стало крепко на земных корнях, увы,
осуждено гнить и сгнить>. Под статьёй - глухие инициалы.
Критика горячо приветствовала неизвестного автора. Два корифея написали:
один <Давно пора>; другой - <Открытое письмо поэтам>. Но каково было
изумление критиков, когда обнаружилось, что инициалом был скрыт ненавистный
им сочинитель <Сонетов Весне>, имя которого не раз было ущемлено расщепами
критических перьев. Тогда появились статьи <Никогда не поздно> и
<Поэт-разоблачитель>: автор первой называл ex-поэта даже <коллегой> и
надеялся, что ряды критиков пополнятся новым бойцом.
Дела автора <Чернильных Осадков> улучшились: на ногах у него заблестели
гуталином новые башмаки. Впрочем, теперь ex-поэт не стал бы и старые
шлёпанцы прятать от глазастых весенних почек и любопытствующе-раскрытых
лепестков: да и не почёл бы нужным ходить в гости к лепесткам и почкам.
Впрочем, однажды, свершая предобеденную моционную прогулку, он дошёл до
городской черты. За полосой луга синел, весь в предвечерних тенях, лес. Было
начало июня, а весна всё не уходила. Старожилы как подняли недоуменно плечи,
так и ходили, плеч не опуская: никто не мог запомнить, чтобы так долго
влажная и прозрачная весна не сменялась сушью и вначале серыми, потом
жёлтыми пылями лета: бутоны всё медлили развернуться в цветы; фиалка и та не
хотела отцвесть; луг меж пригородом и лесом был всё ещё по-весеннему ярко и
влажно, малахитово-зелен; ручьи, не усыхая, звенели серебристыми и
весенне-тонкими звонами.
Так хорошо покружить, хоть мыслью, по извиву тропы, что от города к
лесу. Но тот, кто был когда-то поэтом, только криво усмехнулся: и мысль,
ступив было на извив тропы, круто повернула по излому улыбки. Глянул на
часы: туда-назад час с четвертью. Минимум. Через сорок же минут, не раньше и
не позже, надо быть у ювелира - взять, как я обещал Митти, кольцо,
поэтому... - и он показал лесу спину.
<И не брось я тогда кольца в лужу (как глупо), не было бы и возни с