"Сигизмунд Кржижановский. Поэтому" - читать интересную книгу автора

дрёму чудилось, будто что-то колючее и царапливое возится на груди, под
левым соском, пробуя прогрызть кожу, потом просверлилось сквозь мускульные
тяжи, втиснулось меж рёбер, всё глубже и ближе к сердцу. Снилось: дорога меж
мачтовых шумящих сосен. И вдруг - сосны в пни. Меж пней - вязкая, в
радужные разводы лужа, но под грязной кожей лужи ворочается что-то огромное,
сыплющее блестками и искрами, тщетно пытающееся подняться на тонких
ломающихся лучах.
- Что там?
- Оброненное солнце, - говорит кто-то поэту.
И глянув на небо, он видит: действительно, там, где было солнце, -
сквозная чёрная круглая дыра. Пробует всмотреться лучше, зорче... Силится
шире раскрыть глаза; и глаза раскрываются: за окном позднее предполуденное
утро. Птичий щебет. Колёсные лязги. На краешке стола всё то же письмо.
Перечитывание письма постепенно превращалось для поэта в мучительную, но
неотвязную потребность. Он протянул руку к столу и ещё раз развернул
вчетверо сложенный листик:

<...Пишу Вам в последний раз. Вы поэт (ну да, ну да) и всё равно ничего
не поймёте: возвращаю кольцо и...>

От изумления поэт выронил листик. Поднял и стал вглядываться, то
придвигая, то отодвигая буквы от глаз: слово <поэтому> исчезло из строки:
<... ничего не поймёте>. Двоеточие. За двоеточием пустая синенькая линейка
почтовой бумаги, длиной дюйма в два.
Поэт потрогал пальцем пробел в строке. Перевернул страницу: ему
казалось, что <поэтому> прячется где-нибудь здесь, внутри письма. Но ни на
обороте, ни в сгибах бумаги - ни черты, ни точечки. И в этот-то миг что-то
колючее вдруг завозилось у него под левой ключицей - в том месте, где он
привык ощущать сердце. Поэт побледнел и, прижав ладонь к груди, стал
вслушиваться: теперь он ясно ощущал: что-то инородное шевелилось и
беспокойно ползало внутри его сердца.
- К доктору, - и он представил себе насмешливо сощуренные глаза
врача - <расскажите, как и что>, - и вот рассказать, <как и что>, он не
решится.
Охватив икры ног руками, втиснувшись подбородком в выступы колен, поэт
напряжённо думал: впервые в жизни строго-логически, от силлогизма к
силлогизму, по традиционным аристотелевским схемам, не путая субъектов с
предикатами, - думал.


IV

Муха родилась в печной щели, под низким и чадным потолком кухмистерской.
Щупала хоботком жирные пятна на скатертях. Ползала по немытым тарелкам.
Вечерами любила сидеть на оконном стекле, мечтательно глядя сложногранными
глазками сквозь толщу стекла в зеленолистную весну. О стекло, сотрясая его
под мушьими лапками, бились лязги и шумы улиц.
Сегодня с утра разжужжался дождь: рои прозрачно-белых бескрылых мух
ползли сверху по той стороне двойного, в обводе из замазки стекла. Мухе всё
было диковинно, всё ново, и хотелось туда, мимо прозрачных ползунков,