"Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Москва в первый год войны (Физиологические очерки)" - читать интересную книгу автора

меру надобности - под новую и новую ношу.
Когда выходишь из церкви, руки нищенок, как по команде "На руку",
перегораживают тебе путь колючими острыми ладонями: "Подайте - покойничку
вашему на упокоение, а вам - на доброе здоровьице". Это - формула.
Впереди по межмогильной стежке - череда людей, отбывающих в страну,
"где несть печали", и провожающих до отправной станции. Впрочем, лица
провожающих отнюдь не печальны - скорее, озабоченны; кой-кто взглядывает на
часы.
Иду следом.
Номера участков. Повороты тропы. "Тут вот слева могила Есенина -
видали?"
Галки, сутулящиеся на почернелых ветках белых берез.
Пришли.
Вот и они. Могильщики. Их двое: шекспировская традиция. Один,
постарше, сидит, свесив ноги в яму. Другой, плечистый парень с расстегнутым
воротом, очищает лопатой с лопаты землю: помещение готово.
Одеты могильщики в живописные лохмотья. Хоть на сцену. Им не холодно:
лопата и водка греют. Кстати, лопата - точнее, ее железная ладонь - служит
здесь мерою тех вещей, которые подлежат погребению. Лишь только гроб стал
куцыми ножками на землю, молодой могильщик прикладывает плашмя лопату к его
краю и считает, сколько раз она уложится в длину.
У могилы сейчас речей не говорят: время дорого и, главное, дороги
могильщики - меньше чем за два кило черного хлеба, пятьсот граммов колбасы
и полулитра или, взамен ему, пачки махорки земля не раскроет своей
вертикальной двери новому постояльцу. Все-таки на всю вечность.
Советские гробокопатели вежливее шекспировских: подравнивая звонкими
лопатами края последнего обиталища, они не поют веселых песен, не говорят
вам, что ваша новопреставленная, может, и была еще недавно женщиной, а
сейчас, мол, не женщина и не мужчина, а так, труха. Но равнодушия у них за
эти три столетия, пожалуй, прибавилось. Для них - для этого вот матерого
закапывателя, да и для его широкоплечего и длиннорукого помощника - все
сведено к промеру глубины и емкости могилы и длительностей ее рытья: они
живут в мирке чистого количества. Качеству нет сюда допуска.
Вот и сейчас. Отждав краткое время, пока родственники и знакомые
обнажением голов и молчаливым стоянием выразят свое почтение праху,
могильщики, тоже молча, забрасывают на гроб веревочную петлю, а под узкий
его конец подводят другую, вольно скользящую веревку. Затем старший просит
о гвоздочках: хорошо бы четверку, можно и три, ну, ничего, обойдется и
двумя, лишь бы до дна не соскочить крышке, а там земля удержит.
Гроб - по веревкам вниз, и тяжи возвращаются назад - на новую работу.
Заступы в руках могильщиков на несколько секунд задержались в воздухе. И
здесь еще жив старый обычай, перед ним, древним стариком, нехотя, но
смиряются: провожаешь живого - перед дорогой надо присесть, мертвого -
минуту постоять. Так и теперь - очередь за последней горстью земли.
И лопаты приходят в мертвое движение. Теперь часть официальная
окончена, и профессионалы могильного заступа перебрасываются короткими, как
удары земли о землю, словами:
- До часу еще двоих закидать. Гляди, не поспеешь.
- Чего там. Маломерки. Управимся.
- А земля? Вынешь сысподу мягкость, а через час кора корой...