"Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Штемпель: Москва (Очерк)" - читать интересную книгу автора

близко-близко к сиянию и гулу большой и людной площади, то вдруг круто
поворачивающих назад в молчь и мертвь, - все эти кошмары, повторяю, в
сущности, и были моими первыми сонными ощупями Москвы, первыми, пусть
нелепыми и бессознательными, попытками охвата, синтеза.
Примечательно, что выводы моей яви, по существу, не спорили с черной
логикой кошмара. Вначале и самая солнечная, самая дневная явь, в "я"
вошедшая, оставляла то чувство, какое бывает, когда сойдешь с быстро
откружившейся карусели и видишь, как вокруг - деревья, тучи, кирпичи
тротуара и люди продолжают плыть и кружить по какой-то кривой. Я часто
доверял себя трамваям А, Б, и особенно В, кружащему по длинному
колеблющемуся радиусу (странное совпадение): мимо меня мчались вывески с
убегающими на них буквами, мелькали люди, расшагавшиеся вдоль скользких
тротуарных лент, дребезжащие обода телег и пролеток; на окраинных пустынных
площадях, мимо разлетевшейся, звонко лязгающей по параллелям рельс буквы
"В" проплывали линялые от дождей, иногда вращающиеся, чаще
устало-неподвижные цилиндры каруселей. Оглядываясь на них, я думал: вот
тут.
Четко памятен мне ободранный афишный столб - где-то, кажется, на
Хапиловке, что ли, - слова поверх слов: налипнув грязной и пестрой рванью,
они обвисли с железа нелепыми пластами. Я уперся ладонями в полуистлевшие
буквы, и карусель слов, ржаво скрипя, сделала пол-оборота. Иногда и я,
намучившись до смерти, с обвисшими вялыми веками, шел, не глядя на людей,
лишь чувствуя локти, цепляющие о мои локти. Все, что я видел тогда -
движущиеся то тупые, то острые, то под лаком, то под заплатами башмачные
носы: шаркая по асфальту, спотыкаясь о выступы развороченных кирпичей, носы
методически шли и стучали с таким безразличием и механичностью, что, если б
от башмаков до глаз не было пять-шесть футов, а... и, вздернув голову
кверху, я с удивлением видел не лица и не глаза, а пестрые скаты кровель,
меж кровель - голубоватый, цвета стираного ситцу, воздух - весь в белых
облачных пятнах. Однажды я зашел в пивнушу "Фазис", что на Неглинном (и
ведь куда забрело слово!): человек, смахнувший гороховую шелуху со столика
("Бутылочку?"), глянул мне под поля шляпы так, что я не сразу решился
повернуться к зеркалу: а вдруг под полями вместо лица - пустое место.
А то прохожу Высоким мостом, что поперек гнилой Яузы, и вдруг
ассоциация: я - узы. Раньше таких у меня не бывало. И знаете, отчего? Ведь
тут, в городе, ассоциации вообще странны и однообразны: ассоциация по
сходству, особенно внутреннему, сутевому, редка и почти неосуществима. Тут
в парикмахерских одинаково подстригают усы, магазины платья застегивают
всех в приблизительно одинаковые фасоны, книжные витрины продают одинаковые
обложки - под пометкой "Последняя новость!". От девяти до десяти утра 4/5
всего количества глаз запрятаны под одинаковые, до последней опечатки,
газетные листы, нет, в городе, тут, если мыслить по ассоциациям сходства,
придется все спутать - знакомое с незнакомым, сегодняшнее со вчерашним,
затосковать, пожалуй, и спятить.
Здешний человек, homo urbanis56, существо, ассоциирующее по смежности:
самая увязка и стройка города учит людей, в него включенных, строить и
связывать речь и мысль так, и только так. Куда ни глянь - в ряд:
семиэтажная громада, за ней избенка в три окна, тут же коленчатый
причудливый особняк; десять шагов от колонн - и рынок; дальше - загаженный
писсуар; еще дальше - белый взлет легкого колокольного шатра; кокошниками