"Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Штемпель: Москва (Очерк)" - читать интересную книгу автора

быт, то незачем останавливаться на полпути; надо, взяв быт, оттяпать ему
его тупое "т": бы - чистая сослагательность, сочетанность свободных
фантазмов, которые так любит А. Грин,- вот первый выход из мира теней в мир
прихотливой романтики; бытие, в которое, как слог, как ингредиент, включен
быт,- вот второй выход из "обители теней": он известен, пожалуй, лишь
одному Андрею Белому.
Ну, простите за эту, может быть, невразумительную алгебру. Пора
дописывать. Мои 10,5 кв. арш. раскалились за день. Душно. Пойти бы
куда-нибудь. Да некуда. И не к кому.

Письмо седьмое

Сейчас я очень занят: ищу Москву на библиотечных полках. Не обошлось
без таинственного ящика ученейшего и добрейшего Петра Николаевича Миллера;
ящик этот набит квадратными билетиками: какой билетик ни выдерни, на каждом
одно и то же слово - "Москва". Третью неделю сижу в просторном верхнем зале
Исторического музея и отряхаю пыль со старых книг о Москве. Спросите: что
же я нашел под пылью? Пеплы.
Да, мы на сорока пеплах живем, сорок пеплов топчем.
Я еще не кончил работы, но уже могу утверждать: в кирпич и в камень
Москву обрядила копеечная свечка. С упорством, отнюдь не копеечным, она
жгла да жгла Москву из года в год, пока та от нее в камень не спряталась.
История этих испепеляющих копеек, жалких оплывков, слизывающих с земли весь
труд, нагромождаемый сотнями тысяч людей, может быть рассказана в сухих
цифрах. Старые приказные акты, еще более древние летописи, позднейшие
мемуары и, наконец, совсем новые протоколы Управы благочиния и полиции дают
не полную, но достаточно определенную статистику. Вот малая горсть цифр:
Всехсвятский пожар в 1389 году; еще до него - в 1354 году; в 1451 году
Кремль и посад сожжены почти начисто татарами; череда пожаров:
1442-1475-1481 - 1486 годы; или к концу XVI века Москва горит: 1572-1591
годы; и перевалив в XVII век, в 1626-1629-1648-1668 годах; дальше - в 1701
- 1709-1737-1748-1754 годы и т.д. и т.д. Отмечаю только "всемосковские",
снимавшие с земли 1/4-1/3- даже 1/2 всех жилых и нежилых строений. Пожарам
дают особые имена - Всехсвятский, Большой Троицкий, Малый Троицкий и пр. В
течение столетий копеечная свечка, не унимаясь, делает свое дело: затлевает
пожар где-нибудь в часовенке, у постава иконы, затем ползет по переходам,
стропилам, с клети на клеть, швыряя головешками с кровель на кровли,
перемахивает огненными языками через каменные стены Кремля, ползет вверх к
шатрам башен и колоколен, роняя на землю колокола, среди разрастающегося
гула толп и ударов набата. Затем - остывающий пепел и опять муравьиная
спешная стройка на пять-шесть лет. Потому что через пять-шесть лет
копеечная свечка опять возьмется за свое.
Свечка заставляет называть углы, урочища, улицы и площади по-своему,
по-свечному: Погорелое Болото (место теперешнего Петровского монастыря),
Пожар (старое название Красной площади), Пожарище (так иногда в XVII веке
называют Китай-город), Огневой переулок (теперь затерялся среди новых
имен), Палиха и т. д.: изъясняется свеча, как видите, довольно однообразно.
Горит всё: в 1571 году - опричный дворец, в 1848 году - рукопись
"Мертвых душ". Прежние жители Москвы - профессиональные погорельцы: живут
от пожара до пожара; строят в угождение не столько себе, сколько всё той же