"Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Швы" - читать интересную книгу автора

безвозвратно из всех вещей, из всех радостей и из всех правд; и хотя иду,
смотрю и слышу рядом с другими, вселенными в город - знаю: они - в Москве,
я - в минус-Москве. Мне позволены только тени от вещей; вещи вне моих
касаний; монеты, перекатывающиеся из пальцев в пальцы, мне отдают лишь свой
тонкий и острый звон; мне разрешены встречи и беседы лишь с пустотой,
которую осторожно, звякая звонками сквозь мглу, всаживают и высаживают
утренние трамваи; все затоптанные людьми пороги для меня непереступаемы, и
все, что за ними, для меня почти трансцендент-но.
Я могу лишь, прижавшись к стене у вечереющего перекрестка, наблюдать,
как кто-то, многое множество всяких кто-то включают и выключают свет за
окнами, задергивают и вздергивают шторы; я могу наблюдать, как новые и
новые кто-то, толкая пружины подъездных дверей, выходят и входят: их ждут
за занавесами театров, за занавесами кроватей.
Да, я житель минус-Москвы. Тот город, из которого я еще не выслан, в
котором я еще имею свою квадратуру и свои права, это не город из вещей, а
город из отражений. В него, как и в водную глубь, упали опрокинутые
поверхности, контуры и "обложки" вещей. И если я человек, которому отданы
только минусы, я стараюсь поверить в минусы. Мне невыгодно, понимаете,
невыгодно повторять вслед за всеми: тень отброшена вещью. Нет, в моем
минус-городе, в призрачном, минусовом мирке имеют смысл лишь минус-истины,-
лишь упавшая на свою вершину правда. Следовательно: вещь отброшена тенью.
Да-да, против этого в моем выключенном из мира мире не спорят. И я
устраиваюсь, как умею, среди своих минусов и теней; отчеркнутый порогами,
перечеркиваю мыслью: ведь если оттуда, из иного мира, не дано мне ничего,
кроме поверхностей, теней, лжей и обложек, то и я вправе заподозрить, что
под всеми их обложками - лжи, и что все их вещи - тени моих теней.
Странно: и улицы Москвы похожи на расползшиеся каменные швы. Что ж.
Пусть меня обронило внутрь уличного шва, пусть мне придется жить и умирать
в минусовом, выключенном и отверженном мирке, я принимаю его: и я пройду по
извивам всех его швов, куда бы они ни привели.

VII. Украденные одиночества

Для каждого: реальность в нем самом. И все-таки все "я" сшиты в "мы";
из индивидуумов - хотя на живую нитку - а получается общество, некое одно,
сделанное из одиночеств. И самый удивительный парадокс - это город,
соединяющий отъединяющихся. Ведь потребность быть одному почти совпадает с
самосохранением: сохранить себя можно лишь в себе. И если люди срастаются в
социос, то лишь затем, чтобы ценою упорного труда купить друг у друга
возможность быть друг без друга; они копят ценою творчеств, работы,
воровства - монету к монете, чтобы приобрести себе стены; там, вне людских
скоплений, одиночества их не обеспечены, не ограничены стенами, подударны,
здесь они организованы, тщательно запрятаны за шторы и стены, защелкнуты на
ключ, культурно ограждены. Но человеку мало быть без человека; надо - чтобы
и без бога; догмат вездесущности нарушает право одиночеств; незакрывающийся
глаз, вперенный в жизнь, подглядывающий сквозь свой мистический
треугольник, как сквозь тюремный глазок, должен быть изъят. Отсюда
специфический городской атеизм существ, которым после целого дня кружения
среди спрашивающих и смотрящих, остервенелой борьбы за выключение из "мы" и
"я" нужны хотя бы краткие минуты полной изоляции, вне видений и досяганий