"Александр Круглов. Сосунок " - читать интересную книгу автора

только пока, пятидесятидвухмиллиметровые. И то хорошо. Эх, не хватало только
"катюш", да чтобы снова, как и с рассветом, включилась в дело и артиллерия -
дивизионная, корпусная, армейская. И фрицев, и наша. Чтобы по новой опять.
Может, еще и дойдет. Все может
быть. Если спектакль и дальше затянется. Все, все может случиться! Но и
так вполне хорошо. Не скупясь, щедро палят - и фрицы, и наши. Такое, такое
пошло!.. Но наши... Ох и разгулялись же наши! Уже пуще немцев палят: лихо,
бойко, словно вразнос. От сердца всего, от души - яростно, зло, ненавистно.
И куда там немцам до наших теперь! Наши куда удалей и разбойней!
И как почувствовал Ваня... Каждым нервом, порой каждой, ошпаренной
пылающей кожей всей, казалось, всем нутром и плотью своей ощутил, что
настал, вот он... Постарались свои для него. Вот он - момент! Другого не
будет! И как рванет назад, во все лопатки, из сил всех своих, на последнем
дыхании. И, хотя и не помня, не соображая хотя ничего-ничего, все-таки
пальцев он не расслабил, не выпустил из них ни прицела, ни бидона, ни банки,
не скинул и термоса с плеч - пустого уже, без навара, с макаронами только и
с лобио на дне. Но не скинул с плеч и его. Да он просто обо всем позабыл.
Кисти рук вслепую инстинктивно сжимались, пылала, не соображала ничего
голова, бешено работали ноги. И в этом, наверное, и заключалось его
спасение. Летел стрелой, пригнувшись, через бурьян, камни и ямы, ничего не
разбирая, не в состоянии ничего различить. И пуль (хотя и меньше, но все же
еще свистели над ним вокруг) не чуял, даже и пуль. К тем, к своим, к нашим
рванулся, что были поближе и все время призывно кричали ему.
И как очутился в окопе, как с ходу грохнулся вниз головой со всем, что
держал мертвой хваткой в руках, как его подхватили, нет, не запомнил. И
потом не мог припомнить никак.
Уже через десять минут ходами сообщения - каменистыми, неглубокими,
узкими (шли пригибаясь, гуськом) какие-то солдаты доставили Ваню к политруку
ближайшей тут роты. Он, оказывается, все сам в бинокль наблюдал и даже
вместе со всеми по развеселившимся фашистам стрелял. С минуту удивленно
разглядывал самодеятельного фронтового "артиста", качал головой.
- Это же надо,- никак, видать, не мог успокоиться он,- такой концерт
закатил. И как же тебя угораздило?
Потребовал красноармейскую книжку. Внимательно проверил ее. Заглянул и
в карман.
Ване вдруг отчетливо, под удары будто упавшего сердца, увиделся совсем
еще молоденький, белобрысенький, изгложенный собственной виной и страхом,
уже потерявший как будто рассудок солдатик. И зачем, зачем тогда он,
дурак?.. Ну зачем подобрал и спрятал в красноармейской книжке фашистскую
пропуск-листовку? Их, эти листовки, вместе с бомбами и пулеметными очередями
накидали во время марша на полковую колонну налетевшие неожиданно "юнкерсы"
и "мессершмитты". Зачем утаил ядовитый лживый листок белобрысенький, кто его
знает? Неужели чтобы к немцам бежать, к нашим лютым врагам? Да как он об
этом даже хотя бы подумать посмел? Как? Он - русский, советский!.. Но это
было. И до "смершевцев", до "особистов" дошло. И началось... Дали ход делу -
завертелась машина. Приказ как раз вышел: за хранение фашистской листовки
без суда и без следствия тут же, на месте, расстрел. И вывели солдата перед
целым полком. Чтобы видели все, чтобы другим неповадно. Добровольцев на этот
раз не нашлось. Пришлось приказом выставить отделение. Командир вскинул
кулак, чтобы крикнуть: "Огонь!" Но приговоренный не выдержал. Оцепенение