"Анатолий Краснопольский. Я прошу тебя возвратиться (Повесть о военных медиках)" - читать интересную книгу автора

огромный костер. Это клокочет и стонет мир.
Его телеграммы сейчас слетаются на мои ладони, по венам бегут к самому
сердцу. Вдвигаю антенну. И только теперь на "Спидоле" замечаю латунную
пластину монограммы: "Дорогой Вере Андреевне Полшцук, участнице
освобождения Донбасса..."
Моя голова упала в подушку, как в огромный сугроб.
Поскрипывает ветхая ставенка.
Я сплю и не сплю. Время потекло медленно-медленно. Время гудит, гудит,
гудит. А разве время гудит? Это у меня тяжелым свинцом налилась голова. И
гудит. Нет, это гудит небо. Так в точности, как тогда, в сорок первом,
когда раненых должны были доставлять с фронта.
И все-таки это гул самолета. Точно. Рокочут турбины, содрогаются пласты
воздуха. И небо гудит. А в салоне самолета светло, уютно по-домашнему.
Девушка в синем костюме, с заброшенными за плечи волосами встала лицом к
пассажирам: "Наш рейс подходит к концу.
Сейчас до полной остановки двигателей и до подачи трапа к самолету
прошу всех оставаться на своих местах.
Экипаж прощается с вами, желает вам всего хорошего..."
Я сплю и не сплю. Совой смотрит в мою сторону фосфоресцирующий
хщферблат "Витязя". За полночь. В это время у нас, в госпитале, наступает
час рапортов оперативному дежурному. Перед тем как набрать номер его
телефона, Павел Федотович долго барабанит по вискам своими толстыми
пальцами. К нему в кабинет входит Ниночка: "Разрешите вам постелить?" И
разбрасывает одеяло и простыни на диване. "Спасибо, детка". Ниночка
поворачивается к шефу как-то по-военному и, прикрывая пальцем пушок над
верхней губой, говорит: "Спасибо вам, Павел Федотович" - и, встречая
изумленный его взгляд, мол, а мне за что, поясняет: "По графику сегодня
должен дежурить майор Шатохин. А дежурите вы вместо него. Как там ему
сейчас? Переживает, может, плачет. Вот за это вам и спасибо". И пытается
выйти. Ноне тут-то было. "Подожди, егоза, - останавливает ее шеф. - Ты мне
тут на ночь глядя подхалимажем не занимайся". Ниночка нежно протестует: "Л
я не занимаюсь.
Вы только с виду такой непробиваемый, а в душе у вас море доброты".
Ничего не понимает Навел Федотович.
Категорично желает медсестре спокойной ночи. Но снова останавливает ее:
"Да, принеси мне историю болезни Пронникова". Ниночка изумляется:
"Сейчас?" - "А разве я сказал - на той неделе? Что вы все меня не так
понимаете?" И только теперь, когда медсестра вышла, Павел Федотович снял
трубку: "Докладывает дежурный по хирургическому циклу полковник Якубчик.
Количество больных прежнее, тяжелый - один. Так все в норме. - И, как
автограф, свое традиционное: - Честь имею". Ниночка принесла папку с
подшитыми в нее снимками и анализами и поставила перед шефом свечку,
укрепив ее в пустой раковине отжившего свой век чернильного прибора. Шеф
долго в упор рассматривает свечку, потом бурчит: "На кой черт мне она?" -
"На случай тревоги, по инструкции положено", - тоном послушной ученицы
объясняет Ниночка. "А, - протянул шеф, - выходит, не ты меня, а я тебя не
так понимаю". Ниночка отступила на шаг: "Я этого не сказала". Навел
Федотович встает из-за стола: "Еще бы! Начальник отделения, светило, бог!
Ты же побоишься мне сказать. И все вы здесь меня только терпите. Я тут
вотчину свою создал, не научный центр, не очаг поиска, а вотчину. И вы это