"Александр Александрович Крон. Бессонница (Роман)" - читать интересную книгу автора

огромном человеческом улье - коммунальной квартире на Большой Садовой, где
занимал одиннадцатиметровую комнату рядом с местами общего пользования, - и
Оля иногда провожала меня до ворот. Бывало, что мы по часу простаивали на
черной лестнице, подняться ко мне Оля упорно отказывалась, - мне это
казалось мещанством. А однажды, поднявшись, осталась у меня до утра, была
прелестна, ни одного неизящного жеста, ни одного фальшивого слова, и
все-таки впоследствии 80 время злых раздумий я мысленно попрекал ее, на этот
раз за отсутствие мещанства: слишком уж легко она решилась остаться у
малознакомого человека и, следовательно, с такой же легкостью могла отдаться
другому. Ох уж это "следовательно"! Оно возникает неизвестно откуда и,
насколько я могу судить, лежит в основе большинства заблуждений и роковых
ошибок - научных, политических, судебных... Вероятно, если б Ольгу пришлось
долго и трудно завоевывать, я больше бы думал о том, как ее удержать, в то
время мне еще не приходило в голову, что женщину, которую надо завоевывать,
может завоевать кто-то другой. О женитьбе на Оле я всерьез не задумывался,
рассуждал я так: между нами двенадцать лет разницы, сейчас эта разница
неощутима, а потом скажется, я не тот человек, какой ей нужен; впрочем, всех
своих доводов я уже не помню. Если же говорить честно, к тридцати двум годам
я отчетливо сложился как закоренелый холостяк, превыше всего ставил свою
личную свободу и считал, что жениться надо только в том случае, если нет
другого выхода. У меня этот выход был, об оформлении наших отношений Ольга
никогда не заговаривала, даже оставаясь наедине, мы сохраняли
предназначенное для посторонних ушей холодноватое "вы", мне это нравилось и
только обостряло те минуты опьянения, когда мы невольно переходили на "ты".
За все время нашей близости я не помню ни одной настоящей ссоры, даже
грустное молчание и с трудом сдерживаемые слезы я рассматривал как покушение
на мой покой. Когда она грустила, мне никогда не удавалось дознаться причин,
обычно она отвечала: "А, пустяки..." - и старалась улыбнуться. Она не любила
рассказывать о себе, и я даже не знал толком, где и как она живет. В этом
она была упряма, как-то застенчиво упряма, как будто ей самой было неловко,
что она не может иначе. Я догадывался, что живется ей трудно, но всякая
попытка всучить ей какие-нибудь деньги отвергалась с обычным застенчивым
упорством. Это тоже казалось мещанством. Единственное, что мне было
разрешено - устроить ее в Институт на вечернюю работу. Я не имел права
спрашивать про ее женские тревоги - ребенка я не хотел, но не хотел и
аборта, - как-то спросил и получил в ответ почти высокомерное: "Забудьте про
это, если что случится, вы об этом даже не узнаете". Это была в чистом виде
самоотверженность, но мне почему-то почудилась опытность.
Задумываться всерьез о характере Ольги я стал уже после нашего разрыва.
Оля разорвала со мной так просто и стала после разрыва такой недоступной,
что я очень скоро понял, каким мещанством были мои предположения о ее
доступности. Все было проще и трагичнее - она меня любила и поэтому считала
пошлостью разыгрывать сопротивление и ставить условия. Затем чувство
перегорело, она ушла, и уже ничто не могло заставить ее вернуться. Разорвав
со мной, она немедленно отказалась от работы в Институте и вскоре уехала в
свой родной Саратов - взяла перевод в тамошний университет. До меня доходили
слухи, будто бы в Саратове она вышла замуж за военного и уехала с ним на
Дальний Восток. Муж каким-то образом погиб, а она родила девочку. Отъезд
Ольги огорчил меня, но и развязал руки.
Бета заставила себя долго и трудно завоевывать. С ней приходилось быть