"Александр Александрович Крон. Бессонница (Роман)" - читать интересную книгу автора

- Чепуха? В таком случае разрешите зачитать... - И, не дожидаясь
разрешения, прочитал письмо. Какая-то добрая душа из города Весьегонска
выражала благодарность товарищу Антоневичу за его высокополезные советы и
попутно желала нашему Институту дальнейших успехов в его благородном труде.
Письмо вызвало улыбки и саркастические замечания. Заместитель директора по
науке Петр Петрович Полонский сказал, что наконец-то понял, почему старик
Антоневич всегда стоит у дверей конференц-зала. А умница Бета, к тому
времени уже доктор и ближайшая помощница Успенского, рассмеялась. Меня
всегда удивляет, сказала она, почему никому из сотрудников Института, охотно
ездящих в Абхазию в поисках долгожителей, не пришло в голову
поинтересоваться секретом редкостного здоровья и работоспособности человека,
живущего рядом.
Тогда Вдовин вытащил второе письмо. Какой-то злоехидный старец
сигнализировал в партбюро Института. Выполняя регулярно в течение года
рекомендации гражданина Антоневича, он, нижеподписавшийся (кстати сказать,
неразборчиво), убедился, что названный Антоневич не что иное как шарлатан,
поскольку он, старец, никакого омоложения в своем организме не наблюдает, а,
наоборот, чувствует по утрам коловращение и тошноту. Тут вскочил кто-то из
вдовинских подголосков и завизжал. Дескать, дело нешуточное, под ударом
престиж Института, надо создать комиссию и разобраться.
Я опять посмотрел на Успенского. На его лице по-прежнему отражалось с
трудом подавляемое раздражение, но когда заговорили о комиссии, он вдруг
оживился и в его мутных глазах появился тот хорошо знакомый мне опасный
блеск, который разом превращал почтенного академика в тощего парня в
долгополой кавалерийской шинели. Он позвонил.
- Олечка, - сказал он вошедшей Ольге Шелеповой, - пригласите,
пожалуйста, сюда Михаила Фадеевича.
Ольга - образцовый секретарь - привыкла понимать своего патрона с
полуслова, но на этот раз ей потребовалось некоторое усилие, чтоб понять, о
ком идет речь.
- Никаких комиссий, - объявил Паша, жестко усмехаясь. - Надо упрощать
отношения.
Через минуту плотная фигура старика Антоневича возникла в дверях
кабинета. Старик держался с обычным спокойствием, и только когда Успенский
предложил ему подойти поближе и занять одно из двух глубоких кресел,
стоявших вплотную к директорскому столу, слегка насторожился.
- Почтеннейший Михаил Фадеевич, - сказал Успенский, - до нас дошли
слухи, что вы занимаетесь медицинской практикой и консультируете по
вопросам, близким к проблематике нашего Института. Принципиально у меня нет
возражений, но долг велит мне напомнить вам, что, являясь сотрудником нашего
Института, вы тем самым подпадаете под общее правило, запрещающее нам
применение своих открытий без ведома ученого совета.
Старик Антоневич сидел в кресле неподвижно и только слегка поводил
головой. Он не вслушивался в то, что говорил Паша, и не пытался понять. Он
не знал этих слов и не воспринимал этого юмора. Но он безошибочно различал
потаенные усмешки на всех лицах - злорадные у одних, смущенные у других. На
директорские совещания его никогда не вызывали, и он сразу заподозрил
подвох. Паша был единственный человек, которому он разрешал, и то осторожно,
не на людях, подтрунивать над собой. Поэтому он сонно молчал, как будто
говорили не о нем, а о каком-то другом человеке.