"Александр Александрович Крон. Бессонница (Роман)" - читать интересную книгу автора

Инцидент, происшедший между ним и Великим Хирургом, касался только их двоих.
Это поняли все. Говорят, что старик Антоневич в один день потратил
сбережения всей жизни. Очень может быть.
Второй памятный случай произошел примерно через полгода после той
сессии. За эти месяцы в Институте многое изменилось. Если задачей сессии
было добиться единства, то заплатили мы за него слишком дорого. Раньше
Институт объединял по-разному думающих, но единых в своих устремлениях
людей. Теперь - внутренне глубоко разобщенных. Вдовин забрал большую силу.
Вскоре он стал ученым секретарем Института. На заседаниях ученого совета он
держался хозяином и даже позволял себе перебивать Успенского. Успенскому это
нравиться не могло, и, наверное, он уже жалел, что выпустил этого духа из
бутылки.
Вдовину удалось убрать из Института самых непокорных, а остальных
заставить замолчать. Илюше не дали защитить диссертацию, ему пришлось уйти.
Не сомневаюсь, что Вдовин охотно избавился бы и от меня. Но я был под
двойной защитой - армии и Успенского. Вдовин это понимал и до поры меня не
трогал. Тем яростнее он повел атаку на старика Антоневича.
Пути человеческой ненависти так же неисповедимы, как пути любви. Чем
мог так прогневить ничтожный гардеробщик могущественного секретаря? Неужели
Вдовин запомнил его презрительный взгляд? Может быть. А может быть, ему
хотелось выкорчевать всякое напоминание о прошлом Института, о всем том
милом, домашнем, непринужденном, что еще сохранялось в его нравах и обычаях?
Но тут нашла коса на камень. Успенский старика не отдавал.
На одном из еженедельных совещаний заведующих лабораториями,
происходившем, как всегда, в директорском кабинете, когда все уже собрались
расходиться, поднялся Вдовин я спросил, известно ли дирекции, что
гардеробщик Антоневич под маркой Института занимается медицинской практикой
и дает советы, как продлить человеческую жизнь?
Кто-то засмеялся, остальные промолчали. Ненависть ученого секретаря к
гардеробщику к тому времени уже не составляла секрета. Многие знали, что
старик Антоневич, возвращаясь из летнего отпуска, привозит с собой какие-то
травки, сушит их и пьет, но не придавали этому значения. Я взглянул на
Успенского. Он сидел за своим огромным столом из карельской березы очень
прямо, высоко держа голову, глаза его смотрели устало, холодно и казались
выцветшими. За долгие годы я научился не только по выражению лица, но даже
по высоте бумажных завалов на письменном столе судить о его настроении.
Когда по обеим сторонам стола вырастали сугробы из непрочитанных журналов,
непросмотренных диссертаций, неправленых стенограмм и неподписанных бумаг,
это значило: директор не в духе и у него ни до чего не доходят руки.
Я знал, что Успенский любит и умеет выпить. В подпитии он был всегда
мил и весел. Пьяным его в Институте никто не видел, но за последние год-два
примерно раз в три месяца он вдруг пропадал на несколько дней. Конечно, это
могла быть и командировка и срочная домашняя работа, но замечено было, что
после таких отлучек он возвращался неузнаваемым - непривычно высокомерным,
склонным к подозрительности и жестоким шуткам. Люди внимательные заметили,
что таким неприятно-трезвым он бывает и перед очередным исчезновением.
Именно таким он запомнился мне в тот день.
Выслушав Вдовина, Успенский поморщился и, выдержав длинную паузу, так
что было непонятно, собирается ли он вообще отвечать, вяло уронил:
- Чепуха...