"Александр Александрович Крон. Бессонница (Роман)" - читать интересную книгу автора

заходить в любое время, и через неделю мы были в особняке своими людьми, мы
топили печки, мыли пробирки, ловили крыс и приблудных кошек. За это нам
разрешалось присутствовать при экспериментах, и мы быстро сошлись с
немногочисленным штатом лаборатории, состоявшим из нескольких славных ребят,
еще не имевших ученых степеней, и первой жены Успенского Веры Аркадьевны,
тихой и болезненной женщины старше его на несколько лет. В ту пору еще не
привилось одностороннее начальственное "тыканье", мы без всяких брудершафтов
стали говорить Успенскому "ты" и называть его Пашей, что ничуть не мешало
ему оставаться для нас почти непререкаемым авторитетом. Почти, потому что
Паша не только позволял, но требовал, чтоб с ним пререкались. Он любил
спорить, спорил жестко и неуступчиво, но на равных, и, хотя наши силы были
далеко не равны, сердился, если с ним слишком легко соглашались. Полемика
была его страстью и в предвидении будущих схваток он не упускал случая
потренироваться. Вера Аркадьевна в наших спорах не участвовала, но когда
Успенский в полемическом задоре начинал грубить или передергивать, она,
улыбаясь, произносила только одно слово "Па-ша", в крайнем случае подавала
короткую реплику, и нас всегда поражало магическое воздействие на Успенского
этих вялых реплик. К нам с Алешкой Вера Аркадьевна относилась по-матерински
и при случае подкармливала.
И только со стариком Антоневичем отношения складывались трудно. Старик
нас не любил и придирался. Я долгое время не мог доискаться причин этой
устойчивой неприязни и лишь много позже понял - это была ревность. Старик
был горд и, как большинство гордецов, ревнив. Мысль, что какие-то пришедшие
с улицы мальчишки сразу стали своими людьми, была для него непереносима.
Вероятно, он лучше, чем мы тогда, понимал некоторые опасные черты характера
своего покровителя. Паша был человек увлекающийся. В людей он влюблялся. А
потом остывал. В этом не было ничего рассчитанного, он был коварен, как
бывает коварна погода. Кроме того, он любил людей забавных. Алешка его
забавлял. Антоневич тоже забавлял Успенского, но по-другому. Старик был
полностью лишен юмора и все понимал буквально. Это больше всего веселило
Пашу, и старик, не всегда разбираясь в причинах веселости патрона, немножко
обижался.
Теперь все переменилось. Алешки давно нет в Институте, и единственный,
кто, хотя и с оттенком пренебрежительной ласки, его все-таки вспоминает, это
старик Антоневич. Меня же с некоторых пор старик зауважал, и мне передавали,
что он считает меня первым (после Успенского, конечно) человеком в
Институте. На каких основах покоится это убеждение, мне неизвестно, но
старик убежден в этом твердо и единственное объяснение я нахожу в том, что
твердые убеждения зачастую обходятся без всяких оснований. Старик ревновал
напрасно - проработав с Успенским больше тридцати лет, он, быть может,
единственный не испытал на себе неустойчивости Пашиных настроений и
привязанностей. Все наши хозяйственники и администраторы, включая нынешнего
заместителя директора Алмазова, начинали с попытки убрать старика
Антоневича. Пора, говорили они, запретить сотрудникам раздеваться в
лабораториях, надо сделать большую современную вешалку и пригласить
гардеробщиков из артели с материальной ответственностью за возможные
пропажи. Но Успенский не давал старика в обиду. А после смерти жены
Антоневича (она умерла в сорок четвертом, почти одновременно с Верой
Аркадьевной) Успенский вопреки всем кодексам установил для старика
трехмесячный отпуск. Гардероб закрывался, старик уезжал на все летние месяцы