"Александр Александрович Крон. Бессонница (Роман)" - читать интересную книгу автора

- Прекрасно, у тебя есть собака. А я при чем?
- Лешенька! - На угреватой и бугристой, но неотразимо милой Алешкиной
морде я прочитал искреннее огорчение. - Лешенька, позволь мне напомнить, что
мы с тобой в некотором роде друзья, отчасти тезки и до сих пор у вас было
все общее - от научных взглядов до талонов на обед. Почему у нас не может
быть общей собаки? Для дебюта нам ее вполне хватит на двоих. К тому же я
начинаю привязываться к этой животине и мне нужен товарищ, который возьмет
на себя часть греха, ибо замечено, что грех коллективный, так сказать
групповой, переносится легче, нежели индивидуальный.
В тот же день мы явились к хозяйке, у которой содержалась собака, и
нашли обеих в состоянии крайнего остервенения. Алешка, конечно, приукрасил
действительность, утверждая, что кормит пса за свой счет. Два дня кормила
пса хозяйка, а на третий забастовала. Хозяйку мы кое-как утихомирили,
поманив ее разработанным нами планом быстрого обогащения, удалось это нам
исключительно потому, что многодетная вдова, у которой снимал угол Алешка,
происходила из того же славного города Раненбурга, расположенного в самом
сердце Рязанской области, тогда еще губернии. По моим наблюдениям,
раненбуржцы доверчивы и отходчивы и среди них очень сильны земляческие
связи. Затем, покормив пса в последний раз, мы отконвоировали его до
трамвайной остановки. Из попытки провезти собаку на задней площадке
прицепного вагона ничего не вышло, нас высадили и не оштрафовали только
потому, что сразу поняли всю безнадежность этого предприятия. К концу дня
мы, совершенно вымотанные, с собакой на поводке, вошли во двор "городской
усадьбы конца XVIII века" и позвонили у парадного входа. Дверь нам открыл
старик Антоневич.
Надо прямо сказать, встретил он нас неприветливо, долго не впускал в
вестибюль, а впустивши, с таким молчаливым презрением разглядывал нашу
дворнягу, что мы уже были готовы отдать ее даром и, наверно, отдали бы, если
б в это время не вошел в вестибюль Паша, Павел Дмитриевич Успенский, такой,
каким он живет в моей памяти и сейчас, после тридцати лет знакомства,
высокий, худой, как-то по-кавказски стройный, в туго перетянутой ремешком
гимнастерке, чувяках и шерстяных носках поверх тесных в икрах и широких с
боков брюк-галифе, юноша, несмотря на заметную уже тогда седину, с быстрым
взглядом очень светлых, веселых и бесстрашных глаз. Вышел и решил нашу
судьбу на долгие годы. Он сразу же оценил положение и захохотал. Затем
распорядился принять собаку и расплатиться с нами по самой высшей ставке.
"Для почина", - сказал он, хохоча. Появилась сурового вида старуха, как мы
потом узнали, жена Антоневича, и увела пса. Пес упирался и смотрел на нас с
укором. Мы уже собрались уходить, но Успенский пожелал узнать, кто мы такие.
Выяснив, что я медик, а Алешка биолог, он предложил нам посмотреть
лабораторию, помещавшуюся в том крыле, где теперь конференц-зал. Вероятно,
сегодня она произвела бы на нас самое невыгодное впечатление - захламленная,
кустарно оборудованная, со знакомым по анатомичке тяжелым запахом. Но в то
время мы все, включая хозяина лаборатории, не утеряли еще той детской силы
воображения, которая превращает три опрокинутых стула в курьерский поезд, а
главное, Паша помог нам увидеть завтрашний день лаборатории, а ей
действительна предстояло со дня на день развернуться в самостоятельный
научно-исследовательский Институт. Затем он поил нас чаем с печеньем
"Альберт" и за чаем покорил совершенно - простотой, смешливостью,
безграничной смелостью своих проектов. Прощаясь, Успенский разрешил нам