"Александр Александрович Крон. Как я стал маринистом (Очерк)" - читать интересную книгу автора

неожиданные темы и с изумительной, наполовину бессознательной ловкостью
уклонялся от вопросов. Лишь когда моя спутница задавала какой-нибудь уж
очень безграмотный, с точки зрения моряка, вопрос, он вдруг на мгновение
трезвел, дергал себя за ухо, и, убедившись, что не ослышался, горестно
охватывал свою голову обеими руками, и произносил только одно слово
"матушка!", вкладывая в него массу оттенков - и удивление, и нежный укор, и
мольбу о пощаде, а затем вновь погружался в свой блаженный бред. На
следующий день нам удалось все-таки потолковать с Осиповым. Он еще неохотно
возвращался мыслями к походу, но был точен, деловит, скромен, не наигранно
скромен, как герои стандартных очерков, а так, как бывают скромны люди,
уверенные в своих силах.
В моей пьесе "Офицер флота" появляется на несколько минут эпизодическая
фигура молодого подводника, только что вернувшегося с позиции. Роль
оказалась выигрышной, и в ней выступали многие видные актеры. Забавно, что в
Художественном театре ни режиссеры, ни исполнители так и не поверили, что
человек может быть пьян не столько от вина, сколько от счастья, свежего
воздуха и ощущения твердой земли под ногами. И несмотря на все мои протесты,
"сто грамм кагора" были заменены коньяком, а доза увеличена. Как видно,
всякое перевоплощение в образ имеет свои границы.
Трудно объяснить, почему одни люди запоминаются больше, а другие
меньше, почему события более яркие зачастую стираются в памяти, а какой-то
на первый взгляд малозначительный факт заставляет надолго задуматься и
запечатлевается на долгие годы. Я теперь уже с трудом вспоминаю Иванцова и
Кульбакина, первых вернувшихся с победой командиров лодок. А погибший в
самом начале кампании Ныров и сейчас стоит перед глазами как живой.
Небольшого роста, худощавый, с рыжеватыми усиками на землистом лице, он
поразил меня изящной свободой поведения, медленной улыбкой, которая
вспыхивала не сразу, а как бы включалась через реостат, негромкой и
неторопливой речью много и настойчиво размышляющего человека. Как-то мы
разговорились, и я впервые столкнулся с множеством проблем, о которых до той
поры не задумывался и по отсутствию времени, и по крайнему своему невежеству
в вопросах подводной войны. Ныров погиб при выполнении опасного
разведывательного задания, но во мне живет непоколебимое убеждение, что в
этом человеке таились незаурядные возможности. Смелость мысли - качество
более редкое, чем обыкновенная храбрость. Впрочем, не такая уж редкость -
среди моряков было много смело, оригинально думающих людей. Но для того
чтобы стать их собеседником, недостаточно войти в круг их интересов, надо
было еще завоевать доверие. Это пришло не сразу.


В октябре 1941 года значительная часть кораблей Балтийского флота, в
том числе почти все подводные лодки со своими плавбазами, была дислоцирована
в Ленинграде и стояла на приколе у невских набережных. В ноябре пришла из
боевого похода последняя подводная лодка. Кампания закончилась, и на смену
бурному темпу, в котором мы прожили летние месяцы, пришли не менее
напряженные, но замедленные по своим ритмам дни блокадной зимы. Прежде чем
стала Нева, было уже ясно, что в будущей кампании наибольшие шансы у
подводных лодок и катеров, роль крупных надводных кораблей временно
ограничивалась батарейной борьбой. Столь же ясно было, что ленинградские
судостроительные заводы лишь в незначительной степени могут быть