"Александр Александрович Крон. Как я стал маринистом (Очерк)" - читать интересную книгу автора

не знал корректорских знаков, имел значок "Готов к ПВХО", но не умел
сверстать полосу, - всему этому пришлось учиться на ходу. И не только этому.
Понадобились стихотворные лозунги - и я начал рифмовать, а затем, обнаглев,
взялся сочинять сатирический раешник. Активность противника возрастала с
каждым днем, к "звездным" налетам "юнкерсов" на Кронштадтский рейд и гавань
добавились артиллерийские обстрелы, газету приходилось делать в перерывах
между боевыми тревогами.
Рядом с нашим "Иртышом" стоял линкор "Марат", его мощная артиллерия
вела огонь по наступавшим сухопутным частям противника и, в свою очередь,
являлась объектом ожесточенных атак немецких пикирующих бомбардировщиков.
После многих попыток, ценой немалых потерь, фашистам удалось вывести "Марат"
из строя. В результате взрыва одна из четырех орудийных башен ушла под воду,
другая была сильно повреждена, но уже через несколько дней к двум уцелевшим
башням подвели электроэнергию с берега, и "Марат" опять заговорил.
В тот памятный день погибло много маратовцев, в том числе редактор
линкоровской многотиражной газеты писатель Иоганн Зельцер. Мы знали друг
друга понаслышке и познакомились за сутки до его гибели. Зельцер был опытнее
меня как журналист, и мы условились, что, если не будет налета, я приду к
нему на корабль поучиться уму-разуму. Он не успел стать моим другом.
Впоследствии война отнимала у меня людей более близких, но смерть Зельцера
произвела на меня неизгладимое впечатление, то ли потому, что она - одна из
первых в длинном ряду утрат, то ли своей будничной наглядностью: был и нет.
Прошло еще несколько месяцев, прежде чем я пришел к простой истине -
когда идет война, смерть товарища больно отзывается в сердце, но не дает
права ни остановиться, ни свернуть с намеченного пути. В романе я описал,
как подводники празднуют корабельную годовщину через несколько часов после
гибели одного из самых любимых командиров. Вероятно, кому-нибудь это
покажется неправильным, а следовательно, неправдоподобным. Но так было. И
даже - не могло быть иначе. Траур носят только в тылу.
А между тем стали возвращаться уходившие в боевой поход лодки. Каждый
боевой успех воспринимался как событие, победителей встречали на пирсе с
традиционным подношением - поросятами, вечером устраивалось чествование. В
промежутке между встречей и банкетом я добывал необходимый мне для
очередного номера материал, а это было совсем не просто: смертельно усталые
подводники, ступив на твердую землю, меньше всего хотели рассказывать о
виденном и пережитом, они хотели мыться в бане, хотели слушать любимые
пластинки, хотели смеяться и говорить о пустяках.
Помню (это уже в 1942 году), каким уморительно-забавным и в то же время
до слез трогательным выглядел в день своего возвращения из похода ныне
прославленный, а тогда еще безвестный Евгений Яковлевич Осипов. Поход
оказался на редкость удачным, Осипова авансом поздравляли со званием Героя,
и он был наверху блаженства - не столько от успеха и всеобщего признания,
сколько от чисто физического ощущения твердой земли под ногами. От ста
граммов невиннейшего кагора он вдруг опьянел совершенно, по дощатым полам
береговой базы его носило, как по палубе штормующего корабля. Я-то знал, что
в этом состоянии Женя Осипов мало приспособлен для интервьюирования, но меня
умолила пойти вместе с ней одна настойчивая женщина с мандатом
корреспондента центральной газеты. Я пошел и не пожалел о затраченном
времени. Осипов встретил нас с покоряющей любезностью, говорил моей спутнице
комплименты на четырех языках, пел, хохотал, высказывался на самые