"Александр Крон. Капитан дальнего плавания" - читать интересную книгу автора

и вот там мы проводили целый день, купаясь, ловя рыбу, закусывая и даже
покуривая. Обратно возвращались поздно, имея "на кукане" килограммов по
пять живой рыбки. Больше половины своего улова мы продавали любителям, а
на вырученные деньги покупали папиросы и другие запасы. Наш распорядок
менялся редко и только для разнообразия впечатлений. Иногда мы гурьбой,
человек в десять, уходили на пассажирские пристани к приходу рейсовых
пароходов и просили бросать с борта в воду гривенники; когда кто-нибудь
бросал, мы ныряли в прозрачную воду и догоняли тонущие монеты; бывало, что
овладевали ими с бою, к удовольствию пассажиров, наблюдавших сверху за
нашими подводными схватками и восхищавшихся нашей ловкостью. Победитель,
всплывая, показывал монету и клал ее себе в рот".
Море, конечно, осталось морем. То грозное, то ласковое, оно и сегодня
шумит или тихонько плещет, облизывая пляжный гравий, как в дни юности Саши
Маринеско, но кладбища старых кораблей и свайного заграждения в форме
буквы "Г" давно уже не существует; неузнаваемо изменилась вся одетая в
бетон и гранит прибрежная полоса, и я даже не пытался пройти по местам,
где впервые породнился с морем будущий подводник. Зато дом номер
одиннадцать по улице Короленко, сохранившийся почти в первозданном виде, я
осмотрел очень внимательно, и хотя в нем уже нет никого, кто помнил бы
семью Маринеско, сразу понял, почему Валентине Ивановне так дорога память
об этом доме и об этой улице. "Когда мы жили на Короленко, одиннадцать..."
- с этой фразы начинались почти все ее рассказы о брате. Но впервые я
услышал этот адрес от Александра Ивановича. Он плохо помнил окраинный дом,
в котором родился, и гостиницу "Бристоль", где Иван Алексеевич ведал
котельным хозяйством; с переездом на Короленко, одиннадцать началась самая
яркая пора его юности - первые дружбы, первые увлечения, первые
самостоятельные решения...
Улица тихая, невдалеке от центра города. Дом четырехэтажный, с аркой,
ведущей во двор. В этом типично одесском дворике в самом деле есть что-то
увлекательное. Он квадратный, со всех четырех сторон открытые (летом,
конечно) окна квартир, соседки видят друг друга и перекликаются. В
середине двора дощатый стол для игр, простые скамейки и старый кривой
тополь, ветви его почти касаются окон второго этажа. Ловкий, как белка,
мальчишка в минуту взбирается на дерево и оказывается дома, минуя лестницу
и входную дверь; в дверь еще надо звонить, а позвонив, можно схлопотать
затрещину за опоздание. А если обойти весь двор, выясняется, что и кроме
тополя в нем много заманчивого - какие-то закоулочки, где можно прятаться,
а потом неожиданно выскакивать, таинственные лестнички, ведущие в
подвальные помещения, а может быть, и еще что-то, невидимое постороннему
взгляду, но ведомое Саше Маринеско.
"Короленко, одиннадцать" - это было нечто несравненно большее, чем
просто адрес. Это и семейные радости - семья была крепкая, дружная, - и
детские игры, и по-одесски свойские отношения с соседями, и привычный путь
в школу и из школы - туда молча и торопливо, оттуда шумной компанией, гоня
перед собой голыш или пустую консервную банку.
За последнее время часто и небезосновательно пишется о пагубном влиянии
улицы на неорганизованного подростка. Так почему же улица Короленко
вспоминается и самим Александром Ивановичем, и его сверстниками с такой
нежностью, с таким ощущением не развеянной с годами поэзии? Может быть,
это какая-то особенная улица?