"Н.А.Кривошеина. Четыре трети нашей жизни (мемуары)" - читать интересную книгу автора

сам вел хозяйство, как будто с известным успехом, но был в эти годы уже
немолод и малоподвижен. Сколько было земли -- не знаю, но жили неплохо.
Километра за два вниз было расположено еврейское местечко; мой отец часто
ходил туда в гости к цадику -- все его там очень любили, звали "наш Алешка".
Цадик угощал мальчика рюмочкой пейсаховки и рассказывал всякие интересные
штуковины из Каббалы, учил числам и их значению, и это от него мой отец
считал всю жизнь самым "счастливым" для себя числом -- 18, потому что это
значило "полная жизнь", не плохо было и 9 -- это было "полжизни", а вот хуже
17 не могло быть -- оно означало просто "нет жизни"! Мой отец никогда не был
суеверным, хотя бы уж потому, что был по-настоящему верующий человек, но эти
числа остались ему навсегда : он быстро складывал сумму цифр на номере такси
и, если оказывалось, что 17 -- ни за что в это такси не садился. Также
никакое важное дело, по возможности, 17 числа не начинал.
Когда отцу исполнилось семь лет, его родители были уже оба больны,
занималась им старшая сестра Елизавета Петровна, и, в общем, он жил свободно
и почти без всякой узды, но отца своего очень любил и почитал. Недалеко от
Долгушки начинался лес на много верст, а за этим лесом стоял большой мужской
монастырь; вот туда мой отец еще совсем мальчиком любил ходить в гости к
настоятелю. Он брал с собой немного еды и летом, один, уходил по дремучему
лесу, по тропинкам в этот монастырь, а ходу туда было верст сорок. Шел он
почти сутки, и говорил мне, что страха у него никакого никогда не было, и он
иногда даже спал в лесу. Придя в монастырь, шел к настоятелю, который его
очень любил, сиживал у него долго, гулял вокруг монастыря с монахами, шел с
ними в поле, в церковь, на службы и, пожив так недельку, мирно и без
какого-либо сомнения шел домой; но дома тоже никому в голову не приходило о
нем волноваться -- ведь он ходил "на богомолье", и ничего и быть не могло.
Надо думать, что злого хулиганья тогда еще в деревне почти не было, жизнь
шла по давно заведенному православному календарю, все знали неписаный устав
жизни; никому и в голову не пришло бы обидеть или просто напугать мальчика,
шедшего одиноко по лесу в далекий монастырь, да еще к тому же помещичьего
сына.
Осенью, когда кончалась уборка урожая, был в имении большой праздник, и
все мужики, приодевшись, приходили и ждали выхода хозяина; когда же Павел
Иванович уж больше почти не выходил, а старшего его сына Саши не было дома,
то выходил ко всем отец; староста ставил его на опрокинутую бочку, и он
раздавал крестьянам деньги, которые ему передавал староста. Потом выносили
вино, всем наливались кружки, и моему отцу староста подавал тоже хорошую
стопку водки. Он поднимал эту стопку, что-то им говорил всем, что тогда
полагалось, и все пили, и он - с ними. Вообще же в жизни мой отец кроме
"французского" красного вина никогда ничего не пил, да и то один-два
стакана; чтобы он выпил хоть рюмку водки --этого не бывало.
Когда родители моего отца скончались, его старший брат Александр
Павлович, который был лет на 12 старше его, стал его опекуном и отдал его в
военный корпус в Москве, и мальчик жил в Дворянском пансионе. Я часто
спрашивала отца о жизни в этом пансионе; об этом житье он сохранил хорошие
воспоминания. Заведовали хозяйством в пансионе, а также и воспитанием
учеников муж и жена, он был русский, она француженка. Уклад жизни был
семейный, воспитанники не чувствовали себя одинокими или несчастными; одно,
с чем они не могли примириться, это супы, которыми их кормила французская
директриса : супы были чисто овощные, протертые и... без мяса. Мальчикам с