"Александр Кривицкий. Тень друга; Ветер на перекрестке" - читать интересную книгу автора

большому делу. Вот тогда-то тебя охватывала тоска, одиночество. Ты острил,
посмеивался над причудами главного, обзывал его по-всякому в разговорах с
приятелями. Они тебя, конечно, поддерживали, но радости по было. Наконец
открывалась дверь твоей комнаты, и Таня Боброва, секретарь главного,
говорила с порога:
- "Сам" зовет!
Погасив довольную улыбку, ты входил в кабинет редактора со скучающим
видом. Но твое деланное равнодушие его не обманывало. Он и сам был доволен,
что истек срок наказания. Отрывистый разговор, и ты снова с ходу вступал,
нет, прыгал на бешено вертящийся круг редакционной жизни.
Метод психологического воздействия, избранный редактором, едва ли
принес бы результаты в мирное время. Но шла война, и этот способ давал
безошибочный эффект - никто не хотел стоять в стороне от дела.
Итак, мы вернулись в редакцию поздно ночью и первым долгом порылись в
обожженных коричневых валенках, таких грязных, таких отвратных и так
небрежно брошенных в угол третьей комнаты, что мы рисковали держать в них
весь наш запас горючего.
Предосторожность нелишняя.
Местные половцы-коллеги, но мучая себя угрызениями совести, в трудную
минуту совершали набеги на становища соседей, уволакивая к себе все, чем
можно было промочить горло.
Здание "Правды" отапливалось скудно. А стены его, как известно,
наполовину стеклянные, и мы круглые сутки поеживались от холода. Поэтому
такие взаимные опустошения не считались серьезным преступлением. Съестное
всегда оставалось неприкосновенным. Так повелевал неписаный кодекс.
На этот раз наш тайник был пуст. Чей-то аналитический мозг добрался и
до заляпанных грязью валенок, хотя их было просто противно в руки взять.
Повздыхав, мы отужинали сухим пайком. Павленко искал трубку, но тщетно: было
их пять, и все пять он подарил конникам. Мы легли и моментально заснули.

Разбудил меня Павленко. Он стоял над моей койкой, одетый по форме.
- Вставай, демонище, вставай скорее!
- М-ммм! - Я еще цеплялся за сон мертвой хваткой.
- Вставай немедленно. Дело плохо.
- Ну, что еще?
- Вставай, я тебе говорю. Наши отступили. Мы одни.
- Ну ладно, - сказал я, едва выплывая из сонной бездны. - Что такое?
Кто отступил?
- Вставай, несчастье мое. В редакции никого нет. Отступили и нас
забыли. Хочешь остаться у гитлеровцев?
Я посмотрел на часы. Батюшки, одиннадцать часов белого дня. И никто еще
не звонил по телефону, действительно странно. Пока я одевался, Павленко не
без волнения рассказывал: он обошел весь этаж - ни души. Никого из нашей
оперативной группы нет. Редактора нет. Никого нет.
- Давай скорее в город, - говорил Павленко. - Ты что, хочешь, чтобы я
выносил тебя с поля боя? Вон во дворе уже, наверное, немецкие автоматчики.
Я отдернул светомаскировочную штору. На улице шел густой снег, и сквозь
пересечения белых полосок бумаги, наклеенных на стекла, виднелась лишь белая
пелена мутного дня. Черт возьми! А что, если в самом деле?..
Тринадцатого октября на собрании партийного актива Москвы А. С.