"Александр Кривицкий. Тень друга; Ветер на перекрестке" - читать интересную книгу автора

ужина, увы, далеко.
Я начал декламировать среди столов, на которых кверху ножками лежали
стулья. Пахло сыростью, видимо, здесь недавно мыли пол. Я читал громко, с
неподдельным волнением - мне было близко каждое слово. Голос мой то
прерывался, то чеканил строку за строкой.
Я кончил читать и задумался над начинающимся движением во времени и
пространстве славы двадцати восьми героев-панфиловцев; вот она уже звучит в
поэме, а будут скульптуры, картины, монументы, будут таблички на улицах - я
представлял все это воочию, как вдруг в тишине столовой, среди голого,
безлиственного леса перевернутых стульев, прозвучало какое-то восклицание.
Оказывается, у меня были слушатели. Сколько и кто они? Раздался
хрипловатый голос буфетчицы Любы:
- До чего хорошие слова... За душу берут. И как хорошо вы их
передавали, товарищ Кривицкий!
- Правда?
- Правда, - серьезно сказала Люба. - Я даже не шевелилась.
Она сидела за столиком, совсем рядом, но эти чертовы ножки стульев
скрыли ее, как заросли.
Неожиданно она протянула мне что-то серебристое и золотистое, что до
той минуты вертела в руках. Ах, да это же луковица и головка чеснока!
Неслыханный подарок.
- Возьмите, товарищ Кривицкий, что-то вы у нас совсем бледненький
ходите...
Назавтра поэма была напечатана. А мой внутренний жар не остывал. Я
читал со вслух товарищам, на фронте в землянках, читал в Панфиловской
дивизии, много раз повторял ее строки мысленно и, само собой, выучил
наизусть. Помню ее всю, от начала до конца, и сейчас.
Свою публикацию "Завещание двадцати восьми", ставшую первооткрытием
подвига, и большой подвал в газете, где были названы имена героев и
рассказаны подробности их исторического боя, я, безусловно, не считал
литературой, не числил даже очерками, хотя потом они вошли без изменений в
мою повесть-хронику "Подмосковный караул". Поэма же Тихонова взволновала
меня, как чудо преображения жизни в поэзию.
Оно, это чудо, свершилось вблизи, рядом, на глазах, и я гордился теперь
не только тем, что судьба дала мне возможность рассказать о великом событии
в мировой истории военных подвигов, но и быть свидетелем, участником самого
начала литературного процесса, идущего по следам героев.
Не у одного меня была потребность читать эту поэму Тихонова вслух -
себе или другим. На фронте и в тылу ее знали миллионы. Она звучала с
импровизированных эстрад армейской самодеятельности. Никого в стране не
оставила равнодушным история подвига двадцати восьми героев. Отклики неслись
со всех сторон. В том числе и сюжетно неожиданные. Об одном из них расскажу.
Генерал Игнатьев, автор книги "Пятьдесят лет в строю", часто бывал в
редакции и до войны и после. Он когда-то носил графский титул, начал военную
службу в Петербурге, в кавалергардском полку. Был он мужчиной саженного
роста, таких только и верстали в этот полк тяжело вооруженной кавалерии. В
легко вооруженных гусарах служили люди пониже ростом, такие, как Тихонов. И
тактические задачи разным видам кавалерии ставились различные, и конский
состав там соответственно был неодинаков. Но это так, между прочим.
Значит, граф Игнатьев. В годы первой мировой войны был он военным