"Александр Кривицкий. Тень друга; Ветер на перекрестке" - читать интересную книгу автораужина, увы, далеко.
Я начал декламировать среди столов, на которых кверху ножками лежали стулья. Пахло сыростью, видимо, здесь недавно мыли пол. Я читал громко, с неподдельным волнением - мне было близко каждое слово. Голос мой то прерывался, то чеканил строку за строкой. Я кончил читать и задумался над начинающимся движением во времени и пространстве славы двадцати восьми героев-панфиловцев; вот она уже звучит в поэме, а будут скульптуры, картины, монументы, будут таблички на улицах - я представлял все это воочию, как вдруг в тишине столовой, среди голого, безлиственного леса перевернутых стульев, прозвучало какое-то восклицание. Оказывается, у меня были слушатели. Сколько и кто они? Раздался хрипловатый голос буфетчицы Любы: - До чего хорошие слова... За душу берут. И как хорошо вы их передавали, товарищ Кривицкий! - Правда? - Правда, - серьезно сказала Люба. - Я даже не шевелилась. Она сидела за столиком, совсем рядом, но эти чертовы ножки стульев скрыли ее, как заросли. Неожиданно она протянула мне что-то серебристое и золотистое, что до той минуты вертела в руках. Ах, да это же луковица и головка чеснока! Неслыханный подарок. - Возьмите, товарищ Кривицкий, что-то вы у нас совсем бледненький ходите... Назавтра поэма была напечатана. А мой внутренний жар не остывал. Я читал со вслух товарищам, на фронте в землянках, читал в Панфиловской наизусть. Помню ее всю, от начала до конца, и сейчас. Свою публикацию "Завещание двадцати восьми", ставшую первооткрытием подвига, и большой подвал в газете, где были названы имена героев и рассказаны подробности их исторического боя, я, безусловно, не считал литературой, не числил даже очерками, хотя потом они вошли без изменений в мою повесть-хронику "Подмосковный караул". Поэма же Тихонова взволновала меня, как чудо преображения жизни в поэзию. Оно, это чудо, свершилось вблизи, рядом, на глазах, и я гордился теперь не только тем, что судьба дала мне возможность рассказать о великом событии в мировой истории военных подвигов, но и быть свидетелем, участником самого начала литературного процесса, идущего по следам героев. Не у одного меня была потребность читать эту поэму Тихонова вслух - себе или другим. На фронте и в тылу ее знали миллионы. Она звучала с импровизированных эстрад армейской самодеятельности. Никого в стране не оставила равнодушным история подвига двадцати восьми героев. Отклики неслись со всех сторон. В том числе и сюжетно неожиданные. Об одном из них расскажу. Генерал Игнатьев, автор книги "Пятьдесят лет в строю", часто бывал в редакции и до войны и после. Он когда-то носил графский титул, начал военную службу в Петербурге, в кавалергардском полку. Был он мужчиной саженного роста, таких только и верстали в этот полк тяжело вооруженной кавалерии. В легко вооруженных гусарах служили люди пониже ростом, такие, как Тихонов. И тактические задачи разным видам кавалерии ставились различные, и конский состав там соответственно был неодинаков. Но это так, между прочим. Значит, граф Игнатьев. В годы первой мировой войны был он военным |
|
|