"Михаил Кривич, Ольгерт Ольгин. Бег на один километр" - читать интересную книгу автора

взяла, и возраст для тренированного человека не помеха, но не успел я
додумать эту нехитрую мысль, как сердце словно сорвалось со своего места и
стало метаться в груди, колотясь о ребра, а в глотке застрял ватным тампоном
смятый, скомканный воздух. Я споткнулся, зашаркал отяжелевшими ногами и
остановился. Хватит на сегодня. Домой.
Пешком.
Я плюхнулся на скамейку. Отдышусь немного. Погляжу по сторонам. До чего
же все-таки хорош опекушинский Пушкин, эта его левая рука с цилиндром,
прижатая к фалдам сюртука...
Шутить изволите. Как же эту руку разглядишь, если Пушкин эвон сколько
лет на другой стороне площади, лицом сюда, к Тверскому бульвару, а левая-то
рука у него за спиной. Но я только что, готов поклясться, видел этот самый
цилиндр и бронзовые фалды!
Я резко повернулся и сразу нашел на дальней стороне Пушкинской площади
привычного Пушкина, даже разглядел цветы у постамента, а потом перевел
взгляд поближе. Мой Тверской, как и положено ему на нынешнем отрезке
времени, завершался не статуей, а прямоугольниками клумб и стилизованными
фонарями.
В мире что-то перевернулось, а потом стало на свои места. Впрочем, судя
по беззаботным лицам прохожих, в мире все оставалось по-прежнему. Если
что-то и перевернулось, то в моей голове. Галлюцинация вследствие физической
перегрузки. А что тут особенного?
Наверняка парочка немецких профессоров еще в прошлом веке описала
подобное явление, и с тех пор оно зовется их именами.
Какой-нибудь синдром Кнопфа - Танненбаума. Красиво и непонятно.
Я отдышался и побрел домой, придумывая своему синдрому новые звучные
названия. Тимирязев стоял на своем обычном месте и все так же глядел на
кинотеатр. Отсюда я сделал вывод, что недомогание кончилось.
На следующий день я пришел к Тимирязеву, дав себе зарок бежать не более
километра, причем в самом щадящем темпе. Гордясь своим благоразумием, я
совершенно спокойно, без намека на усталость, прошел половину дистанции.
Никакой одышки, никакого колотья в боку. Вот и славно. Буду прибавлять день
ото дня метров по двести - триста, потом немного увеличу темп, через месяц,
глядишь, выйду на запланированный рубеж. Главное - не форсировать события.
Совершенно на ровном месте, без видимой причины, разрывая нехитрую
цепочку моих рассуждений, меня, как и накануне, вдруг резко крутануло, и
картина перед глазами поплыла, теряя резкость.
Но я уже знал, что через секунду резкость восстановится, и был готов
поймать это ускользающее мгновение, понять, что же, в конце концов, со мной
происходит.
Я машинально продолжал бежать. Все было почти как прежде, но чего-то в
пейзаже недоставало. Что-то из него исчезло. Что?
На месте не было МХАТа. Вместо него громоздилась заброшенная кирпичная
постройка, величественная и жалкая одновременно.
Сотни раз я проходил мимо нее. Лишь много лет спустя, когда я растерял
всех школьных друзей, кроме Юры Прудника, эти каменные руины в самом центре
Москвы превратились в театр.
И что-то в пейзаже было лишним. Я понял, что именно, как только
заскрежетали колеса и раздались резкие звонки,- один, другой, третий раз
нажали на педаль, чтобы расшевелить зазевавшихся прохожих,- я понял, что